Есть искусство политкорректное, а есть вопиющее, ужасно неполиткорректное, жупел, бельмо на глазу. Пенсионеров оно побуждает писать возмущенные письма, а милиционеров браться за кобуру или что у них там еще. Любить такое искусство не обязательно, но его надо терпеть. Потому как нечто тайное и важное оно про общественные пороки проговаривает. Арсен Савадов — неполиткорректный художник. Один из лучших в СНГ.
Надо бы объясниться: почему статья про киевского художника, именно сейчас, да еще работы последних пяти лет.
Нам показалось, что если уж вспоминать путч и СССР, то шахтеры и балет — лучшие, незабываемые символы всего советского.
Восславить украинского художника тоже не грех. Это посильный вклад в укрепление дружбы между славянскими народами (хотя Савадов и армянин). Это наше эхо встрече президентов России, Украины и Белоруссии в Витебске.
— Я вот пролистал “Огонек”, нормальный журнал. Но нет экстрима. А экстрим не рождается от какой-то раскрашенной девочки — он имеет глубокие корни в классическом арте. И еще экстрим не бывает на поверхности — он исподволь постепенно зрителя захватывает.
— Как ваши шахтеры — серия “Донбасс-шоколад”. А кто вас в шахту пустил? Это же все-таки закрытый объект.
— Я приехал с человеком, который там родился, вырос, всех знал. Он тоже художник, загорелся идеей.
Мы очень просились в забой. И директор шахты вяло сказал: “Ну опустите их по лаве”. Только потом мы поняли, что глагол “опустите” был им употреблен во всех смыслах. Обрядили нас в х/б, в резиновые сапоги, поверх спецовка — и в лифт, в клеть. А лифты там могут падать, в свободном полете — 800 — 900 метров. Яйца к горлу пристают. Примерно так нас “кинули”.
Я думал, что шахты — коридоры, комнаты и там работают героические шахтеры. А оказалось, работают они в норах площадью полквадратных метра. Передвигаться можно только ползком, причем земля сразу у твоего подбородка и над макушкой.
Это настолько тяжело, что кажется нереально. Хуже, наверное, только Освенцим. Плюс 45 градусов, в двойном х/б, со спасательным оборудованием, в респираторе. Я с себя половину оборудования снял — было невозможно.
Серия “Донбасс-шоколад” получилась быстро. Мы просто знали, что и как надо снимать.
— А кто позировал — настоящие шахтеры?
— И шахтеры, и мои ребята, которых я специально отобрал и туда привез. Я изучал антропологические типы. Там нет случайных персонажей.
— Шахтеры во все это с удовольствием играли?
— Их реакции — отдельная тема. Когда мы по лаве прошли — шахтеры нам выставили пиво за героизм. К ним туда часто приезжают люди на экскурсии. Но когда их в дырку засовывают и они проползают три метра, то тут же просятся обратно.
Впрочем, все, что я сейчас рассказываю, с точки зрения искусства совершенно неинтересно. Это мой личный экспириенс. Фотографии же сделаны так, что и без этой истории звучат убедительно.
— И где вы впервые эту серию показали?
— В Нью-Йорке. Потом на бьеннале в Санта-Фе, затем в Париже. “Донбасс-шоколад” — порядка ста фотографий. На “Арт-Москву” в этом году я привез шесть фото из Парижа.
— Публика на Западе восприняла серию как документ?
— Да.
— Но ведь это все немного игра, постановка.
— Как сказать. Когда тебя, пьяного, выносят с шахты девяносто шахтеров — голых, грязных — и они счастливы, что ты с ними общаешься. Это кусок жизни. Я не совсем понимаю, где там была игра. Там можно было по морде получить. Что такое остановить сто шахтеров, идущих наверх покурить? А я там их тормозил, давал им в руки иконы, одевал в пачки и снимал.
— На глубине полутора тысяч метров?
— Конечно. Это серьезный арт. Чтобы снять одну-другую карточку, надо было кому-то вцепиться в горло, кого-то послать, кого-то остановить.
У нас перегорали лампы, меня не устраивал свет. И вот я держу ребят, говорю им, что заплачу, — я всегда плачу за работу. Но им хочется пить и жрать. Какие десять или двадцать долларов?
Лифтер начинает убеждать: “Ребята, это художники, им надо снять свой проект!” — “Да педерасты они, а не художники. Вали их”. Кино.
— Вас шахтеры интересовали в экзистенциальном плане — как, скажем, обитатели ада — или в социальном?
— А я не вижу тут различий. И в социальном. Я марксист. У меня и проблемы из-за этого в работе. Я никогда не прогибался ни перед каким начальством. И социальный вектор свой очень жестко выдерживаю.
Шахтеры — это большая трагедия. И тем не менее это единственная социальная группа, равновеликая по своей мощи художникам. Поработав с нами, они поняли, что искусство тоже труд, когда носишь сорок ламп на одном щите и столько же на другом. 80 ламп с аккумуляторами. Специальные щиты были сделаны, там же нельзя пользоваться вспышками. Камеры механические мы купили. “Никоны-2”.
— Арсен, а как у вас появились в кадре балерины? В смысле мужчины в балетных пачках.
— В 1994 году я делал фильм на флагманском корабле Украины в Севастополе. Весь состав военного корабля переодел в балетные пачки. Шахтеры были следующим шагом.
А тема возникла еще раньше. Что можно было экспортировать из СССР? Атомные бомбы и балет. Что курировал Сталин? Классический балет. Это почти каноническая категория, которая не подлежит развитию. И не надо. Это вещь в себе: музыка, либретто, костюмы, танцы.
— Вы рыскаете по стране в поисках всяких ужасов, трупы снимаете, а зачем?
— Я не рыскаю. Я ищу background для своих работ. Неважно, корабль или шахта, важно, что мы сделали с этим материалом.
Мы, например, снимали на мясокомбинате: 80 неразделанных туш, кровь везде, жара от ламп. Но цель-то была какая? Мне надо было всего лишь оживить миф о Минотавре, после Беклина и Пикассо вернуть его в контекст актуального искусства.
— То есть вы считаете, что древние архетипические образы, ритуалы разлиты в нашем быту — в пивной, в шахте или на мясокомбинате?
— Да. Мифы вечны. А контекст натуральный, наш родной. У меня нет случайных, высосанных из пальца тем. Я не могу вкладывать 15 — 20 тысяч долларов в проект, если предварительно не разработал его до мельчайших деталей.
— О Венецианском бьеннале не расскажете?
— За всю историю этой выставки мы впервые сделали украинский павильон. Он представляет собой гигантскую военную палатку, десять на шесть метров. Внутри социалистическая диорама Украины. Чернобыль розовый вдалеке, мертвый Славутич, пасторальный пейзаж: поля, линии электропередач, подсолнухи. А с обратной стороны палатки в шести окнах установлены мониторы, которые показывают реальный наш украинский андерграунд за пять последних лет — инсталляции, перформансы, видеоарт.
И понятно, что позитивистское общественное сознание вытесняет нас на окраины, выдавливает, как мясо из мясорубки. Понятно, что Украина — закрытая страна, постядерная держава. Ты получаешь весь комплекс ощущений.
— У вас вообще-то нет ощущения, что вернулся застой?
— Есть. Что вернулся тот позитивизм, которого я категорически не выношу. Я живу в очень серьезной стране, где жополизательство заложено генетически в государственное устройство, в политику и культуру. И андерграунд надо поддерживать обязательно, потому что это трезвая альтернатива тотальной нашей мимикрии, всеобщему приспособленчеству.
