— А у вас журнал буржуйский? — интересуется Арсен Савадов, когда мы договариваемся об интервью, которое должно пройти во время обеда.
— Достаточно буржуйский,— заверяю я украинского художника, уже давно заработавшего славу эпатажного и очень дорогого.
Мы условились встретиться в Баре на 8, расположенном в отеле Hyatt Regency Kyiv — громоздком современном здании в историческом центре столицы.
“Замечательное место! — с порога ресторана заявляет Савадов и тут же объясняет свою мысль: — Тут виден весь исторический ансамбль Киева минус Hyatt. Люблю смотреть на такой Киев”.
С террасы бара действительно открывается отличный вид на Михайловскую площадь, которая находится как раз между Михайловским Златоверхим монастырем и Софийским собором.
Однако на террасе ветренно, и мы, пожертвовав видом, перемещаемся внутрь ресторана, где по‑дневному пусто и тихо. Несмотря на большой и разнообразный список блюд, многие из которых готовятся в специальной печи тандыр, обедать Савадов отказывается.
“Какой обед? В стране война! Меня в онкологии дети ждут. Давай лучше выпьем! У них тут отличный коньяк”.
Мы заказываем кофе для меня и коньяк Арарат Ахтамар десятилетней выдержки для моего собеседника. Он возмущается дороговизной коньяка, но признает, что, несмотря на цены, в заведении время от времени бывает — Hyatt расположен близко к его дому.
Нам подают кофе и коньяк, и я слышу за своей спиной шепот официантов: “Автограф потом возьмешь”. Савадова здесь узнают.
Широкой публике мой собеседник известен благодаря двум прославившим его фотопроектам — Донбасс-шоколад и Книга мертвых. Для первого он одел донбасских шахтеров в балетные пачки. А во втором использовал тела умерших людей, обрядив их в одежду и поместив в гротескные декорации.
Савадов работает в стиле концептуализма, последовательно занимаясь живописью и фотопроектами. Причем всегда остается верным теме человеческого тела, помещенного в центр гротескных, изящных или пугающих композиций.
Сейчас картины Савадова покупают музеи Парижа, Нью-Йорка и Москвы. Многие его работы хранятся в частных коллекциях, восемь полотен принадлежат британскому певцу Элтону Джону.
Именно с проектом Савадова Украина дебютировала на главном для современного изобразительного искусства мировом событии — 49‑й Венецианской биеннале.
Известность пришла к нему в 1987 году, когда картину Печаль Клеопатры, написанную в соавторстве с Юрием Сенченко на парижской ярмарке FIAC, за рекордную по тем временам сумму в $150 тыс. приобрел Пьер Арман, французский художник и один из основателей направления новый реализм.
Правда, в отличие от славы, деньги к молодым советским художникам тогда так и не дошли. Сейчас Савадов вспоминает давнюю историю с иронией:
— Деньги получил московский фонд Вучетича, а мне выдали чеки тысячи на три долларов, которые можно было отоварить только в магазине Березка. Через два месяца все эти Березки закрылись. Моя мама успела купить только чешскую керамическую посуду. В общем, развели меня цинично. Когда пытался чего‑то добиться, успокаивали — вы молодой, талантливый, еще нарисуете.
Вообще говоря, шансов не стать художником у Савадова было немного. Его отец, Владимир Савадов, был известным украинским художником-графиком. А рисовать, по признанию моего собеседника, его заставила мама.
— Знаешь, как мамы обычно — ребенок должен уметь что‑то делать. Я ведь из богатой семьи, жизнь видел из окна папиной белой Волги, потому плохо учился, но оказался талантливым.
Если о проекте со съемкой шахтеров Савадов готов рассказывать долго и с удовольствием, то о создании Книги мертвых говорить отказывается. Я спрашиваю художника, что он думает спустя 17 лет после проекта о шахтерском Донбассе, когда он стал самой горячей точкой Европы.
— Понимаешь, шахтеры, как и балет,— культовый миф СССР. А когда мы приехали к ним в 1997 году, это были абсолютно невостребованные люди, которым было дорого любое внимание. Они и сейчас такие же.
Тогда этот проект был воспринят терпимо, но сейчас за такое в Донбассе просто убили бы, говорит Савадов. “Очень важно то, кто и с чем к этим людям приходит,— рассуждает он.— Мы шахтеров одели в балетные пачки, а российские боевики вложили им гранатометы в руки”.
В разговоре Савадов категоричен и часто вспоминает о войне.
— Ну вот зачем мы с тобой сейчас говорим об искусстве, обо мне? Там сейчас люди гибнут! — внезапно прерывает Савадов сам себя.
— Чтобы не сойти с ума, например,— предлагаю я.
— Чтобы с ума не сойти, нужно идти воевать. Если бы мне было 30, я бы пошел, но мне уже 50 с чем‑то лет.
Впрочем, в военную победу Украины Савадов не слишком верит. Главная наша цель, по его мнению,— это не победа на танках, а экспорт революции в Россию: “Это и есть задача художника, его миссия, если хочешь”.
Главная наша цель – не победа на танках, а экспорт революции в РоссиюХудожники, по выражению Савадова, одними из первых начали расшатывать “жлобскую советскую систему”.
Он вспоминает российского художника Олега Кулика и его проект Собака Павлова, когда сам художник, раздевшись, передвигался на четвереньках на цепи, изображая пса. Проект Кулика Савадов считает правдивой пародией на человека эпохи 90‑х, “все еще советского, но агрессивного, жадного и озверевшего от скотской жизни”.
— А сегодня в России есть художники, которые могут подхватить идею революции?
— Вот в этом и заключается огромная драма. 20 лет мы с московскими художниками разваливали СССР, создавали московский концептуализм. Целое поколение готовило перемены. И тут пришел новый диктатор. Современное искусство России оказалось один на один с БТР. Стратегия московских концептуалистов разрушена, оплевана.
Теперь нужно искать новых художников, молодых, уверен Савадов, и привлекать их в Киев культурной свободой так же, как в советские времена киевские художники ездили за свободой в Москву.
Больная точка в разговоре с Савадовым — это Крым, где художник провел много времени и создал несколько проектов. Последние два — Дневник утопленника и Комедия дель арте — всего год назад.
Крым всегда был очень русским, но при этом восприимчивым к европейскому, похож на Италию, убежден Савадов.
“Когда мы делали там Комедию дель арте, вплетали в крымский контекст старый европейский миф о Пьеро и Арлекино, это прекрасно сочеталось,— вспоминает он.— Теперь из Крыма ушло чувство свободы, и пришли омоновцы. Мне звонят наши участники крымских проектов, плачут, говорят: прежний Крым исчез, свобода исчезла”.
Прежний Крым исчез, свобода исчезла— Что теперь будет с Крымом и его культурным ландшафтом?
— Кондовый соцреализм и воспевание героического возвращения. Культура не любит воровства, а Крым банально украли.
За время, пока мы говорим, солнце успевает полностью осветить купола Михайловского Златоверхого, и ради этого зрелища мы на пару минут прерываем беседу и выходим на террасу. Вернувшись, продолжаем говорить уже о Киеве, где Савадов родился и куда постоянно возвращается, пожив некоторое время во Франции и США.
— Каким Киеву важно стать после Майдана и войны, как это видится художнику?
— Лучшая стратегия — не мешать городу и не впадать в бездумный визуальный патриотизм,— вдохновляется Савадов.— Однако будет сложно: “спивучая” Украина если начинает плакать, плачет до конца.
Савадов настаивает, что городу нужен четкий стандарт визуального облика и участие в изменении городского пространства профессиональных художников.
Улучив момент, официант предлагает повторить коньяк, и Савадов соглашается, в очередной раз отказавшись от еды.
Волной патриотической окраски городских объектов он явно возмущен: “Красивейший, старинный Бибиковский бульвар красить в желто-голубой цвет нельзя хотя бы по законам здравого смысла!” Он указывает рукой в направлении бывшего Бибиковского, а ныне бульвара Шевченко:
— Видишь, у нас везде перебарщивают с идеологией, играют детскими эмоциями. Это не делает нас ближе к Европе.
О городе Арсен Савадов готов говорить долго и вдохновенно. Периодически просит:
“Спрашивай еще!” Я спрашиваю о моде на украинское искусство в мире, о его будущем.
Тут Савадов прагматичен: “Американцы назло России будут приглашать украинских художников, музыкантов. Будут открыты определенные культурные коридоры. Но не более того — и европейцы, и американцы жестко охраняют свой арт-рынок, и художникам из стран второго мира пробиться туда нереально тяжело. В серьезное развитие и уникальные тренды нужно вкладывать деньги, а у нас их нет”.
Мы вновь заказываем кофе, а зал в это время наполняется людьми — близится время ужина. Я задаю Савадову последний вопрос о том, кто покупает его картины здесь и за рубежом.
— Это вообще очень разные люди. За рубежом — чаще ценители. А в Украине —люди, у которых есть все, а, знаешь, нельзя ведь черной икры съесть больше, чем влезет.
— А Элтон Джон как картины покупал? — спрашиваю его.
— Да никак! Ему Виктор Пинчук подарил из своей коллекции шесть ангелов [картины из цикла Ангелы] и два шахтера [цикл Донбасс-шоколад]. За это я с Элтоном Джоном шампанского выпил и расцеловался. Вошел в историю, в общем,— заключает он.
Третий раз сбрасывая настойчивый звонок мобильного, Савадов прощается. Уже почти на пороге на секунду останавливается:
— Знаешь, мы, художники — паразитирующий слой. Мы смеемся над всеми, над любыми идеологиями. У нас в семье традиция была — держаться подальше от понятий удачи и славы, потому что это все человеческие измерения. Только время расставит правильные оценки. Так что хороший художник — это чаще всего уже мертвый художник.
Материал опубликован в №19 журнала Новое Время от 19 сентября 2014 года
