Пов'язані профайли художників
Видится мне, что все множество представлений о мире (картин мира), равно как и суждений об их истинности или, наоборот, ложности – это только непереваримый ком конвенциональных условностей. Вовсе необязательных. Поэтому я оставляю все это для того, кого волнуют проблемы жизни и смерти, эволюции сознания, и обращаю все пристальное внимание к телу, достойному большего уважения и сочувствия. И я скорее склонен относиться к миру, к реальности, к существованию, как к чему-то фронтальному, напоминающему пусть и динамическую, но плоскую галлюцинацию – что-то вроде задника на театральной сцене или огромной теледиорамы, – чем думать о теле, относиться к нему, как к паре ботинок: поносить и выбросить.
Опуская разговоры о справедливости или несправедливости такого отношения к телу, в частности, со стороны философии и религии, скажу, что мыслимый мир без завернутого и устойчивого понятия «тело» грешит, на мой взгляд, ущербностью – он неинтересен. Надо ли говорить, что речь здесь не о йоге и внутренней алхимии, и уж не о космогонии тела – тело не средство, не универсальный конструктор-трамплин для странствующего сознания. И если все-же мир для нас априори реален, материален (хотя вижу как раз обратное: он не материален, а визуален, т. е. явлен как глобальная не ограниченная пространством голография), то вряд ли в нем есть что-нибудь более сущностное и ценное, чем тело. Под телом я подразумеваю буквально: кусок мяса. Недопонятый, недооцененный. Но при этом я не исполнен какого-либо трагического пафоса – ведь, повторюсь, у меня другие представления о мире, о реальности. И я живу ожиданием – увидеть телевизионные помехи (телеэффект) в натуральном пространстве.
Видится мне, что у тела, куска мяса, в ситуации обоюдной немоты –сознания к телу и тела к сознанию – нет другого выбора, кроме как отдельно самостоять в мире (опять же если разделять по договоренности идею реальности мира) и решать ежесекундно одну и ту же задачу –выживание. Тогда как сознание неустанно говорит мертвым языком о затасканной экзистенциальной проблеме – жизни и смерти. Однако, еще раз подчеркну, предмет моего пристального внимания – тело. А если уже конкретно, о самом перформансе со сладким, Вавилонской башней-тортом, еще и поедание.
Поедание как нормальное проявление тела, а совсем не что-то отвратительное, сатанинское в духе попсовой мистики, и уж совсем не что-то фрейдистское – я не склонен видеть в поедании что-либо гнусное, не угодное Богу, как не склонен усматривать и сублимацию. Нет в поедании и ничего вербализируемого, верифицируемого, болезненного множества смыслов и значений – для меня это единственно: визуальное. Не больше, но и не меньше того.
Сооружение Вавилонской башни-торта есть напоминание об известном мифе и одновременно указание с помощью этого конкретного и удобного символа на богоборческий характер человеческих помыслов. Говоря современным языком – на интенциональность и структурируемость сознания, отчаянно множащего мнимое, наделяющего это мнимое констркуцией и телом с тем чтобы вытащить помысленное в реальный, натуральный мир.
Поедание Вавилонской башни-торта если опустить противоречивые предания или толкования о божьем промысле в разрушении башни, –есть попытка преодоления поеданием странствующего и затем растворяющегося в мнимом сознания. За телом мне видится эта привилегия, а не за сознанием, которое тщетно силится умереть или притвориться мертвым, дабы только избавиться от собственной заданости.
Хотя, повторюсь в который раз, мое представление о мире, о реальности иное – для меня это визуальный эффект, тело-изображение. Так что, я не вижу необходимости и какого-либо смысла как и в сжигании сутр, так и в поедании Вавилонской башни-торта. И все же это ведь и торт: можно есть то, что можно есть.
В. Цаголов
22.02.93. г. Киев