Пов'язані профайли художників
После училища меня так свернул первый человек, Сережа Ануфриев. Моя мама с ним дружила. И он первый, который на меня подействовал в плане… Он тогда был другим. Он сейчас чуть-чуть стал более приземлённым, а тогда он вообще был каким-то нереальным. И он мне что-то объяснил такое, и мне стало очень от этого легко в жизни, я начал к чему-то внутренне идти, причём я даже, сейчас не помню, что он мне тогда говорил. Потом я это прочел в других книжках – о герметизме, о других мистических учениях. Он один из первых, кто объяснил мне, что искусство – это какая-то параллельная реальность, это не совсем обязательно писание живописи по холсту – натюрморты и всё такое, – а это как бы параллельная реальность. Второй человек был Саша Ройтбурд. Между ними всегда была какая-то оппозиционная борьба, они всегда находили каких-то молодых людей и вдвоём они их как бы опекали. Ануфриева заносило в психоделические пространства, а Ройтбурд больше познавал плотскую радость жизни. Чуть-чуть позже появился Игорь Гусев, буквально через два-три года. Они первые, кто оказал на меня влияние, и первое, что я получил от мира нового искусства – это московский концептуализм, конечно, для меня это было тогда что-то такое очень… Это был тогда 88 год. Он только-только начал процветать, концептуализм. Журналы первые начали печатать. Для меня это вообще было кайфом. А потом Ройтбурд начал работать с Киевом, и это было второе влияние на меня. И у меня постоянно была такая дилемма: Москва либо Киев с его художниками – там всегда было тепло, они все очень добрые люди, очень классные. Но как бы там есть семья, существует такое понятие семьи, там входишь в какую-то семью общую. И попадая в эту семью, сразу же ты попадал в какую-то странную, очень неприятную зависимость. Я более свободный человек. Я какое-то время с ними тусил, потом сбежал, потому что там образовался какой-то напряг небольшой, связанный с Мюнхеном, с поездкой в Германию. И я перебрался в Москву на какое-то время и там общался с художниками. Это были не концептуалисты, это были ребята с Петровского бульвара – это типа такой андеграунд, там Петлюра, Гарик Виноградов, всевозможные музыканты… Эта культура – такое странное сообщество, очень тяжёлое, очень тёмная и инфернальная на самом деле вещь. Там было очень страшно. Я через год оттуда уехал, потому, что все там ходили на ушах, что-то вечно там было такое тяжёлое, и было очень страшно. Хотя потом это всё закончилось и обрело социальный статус и стало таким, как сегодня. Постмодернизм, конечно, оказал на меня сильное влияние. Это всё-таки тенденция тотальная очень – по сути, под это определение попадает всё, что ни происходит сейчас на земле. Пока это толком не описали. Но всё туда попадает. Ничего же нового нельзя придумать. Только смешать всё в новых пропорциях. Всегда мне нравился очень модерн, очень мне нравился декаданс, неоклассицизм очень нравился, импрессионизм. То есть многое, что вставляло, – очень многое. А потом вдруг в какой-то момент меня начали вставлять мои собственные работы. Может, лет десять назад. Когда делаешь свои работы, ты понимаешь, что как бы идёшь дальше тех людей, на кого ты равнялся. Они-то высказали уже своё. А теперь ты должен высказаться. И моя задача теперь в жизни – высказываться.