Яковленко К. «Должна и все»: Художница Алевтина Кахидзе о репродуктивном насилии [Електронний ресурс] / Катерина Яковленко // BIRD IN FLIGHT. – 2018. – Режим доступу до ресурсу: https://birdinflight.com/ru/portret/20181203-alevtina-kahidze.html.

Художница Алевтина Кахидзе занимается осмыслением вопросов идентичности, физического и символического насилия, «женской истории». Именно с ее перформанса «Только для мужчин, или Суженый-ряженый, явись мне в зеркале» (2006), созданного при поддержке Центра современного искусства Сороса в Киеве, критик и философ Тамара Злобина начинает отсчет украинского феминистского искусства. Сегодня Кахидзе больше известна по своим работам, связанным с войной: в них она описывает быт территорий, оказавшихся в оккупации.

В новой работе «44» художница затрагивает не менее острую для украинского общества тему репродуктивного насилия. Видео и рисунки серии можно увидеть на выставке «Свое пространство» в PinchukArtCentre до 6 января 2019 года.

Видеоперформанс построен на 44 ответах «нет», которые Кахидзе дает на вопрос «есть ли у вас дети?». В рисунках эта тема продолжается. Фразы вроде «проще получить „Золотого льва“, чем родить ребенка» размещены на стенах институции и как бы невзначай продолжают «насильственно» преследовать зрителя, когда он уходит с выставки.

Во многих своих работах ты выступаешь в роли дочери, но теперь впервые заговорила о принятии гипотетической роли матери. Как возникла идея работы о репродуктивном насилии?

Раньше я не обращала внимания на репродуктивное насилие. Но в какой-то момент эта тема возникла — возможно, это связано с моим личным развитием, или, как модно сейчас говорить, таймингом.

Женщине сложно ответить на вопрос «становиться или не становиться матерью?», когда вокруг столько голосов убеждают ее в правильности того или иного варианта. Для каждой женщины этот вопрос звучит по-разному — в зависимости от того, почему у нее нет детей: она не может родить по состоянию здоровья, или сомневается, или боится, или не хочет. В первом случае давление не ослабевает, потому что ей говорят: усынови!

Этот вопрос мы можем адресовать и мужчине, который физически не способен родить, но вокруг отцовства не возникает столько споров и социального давления, как вокруг материнства.

Репродуктивное насилие — одна из сложнейших проблем, и она не решена даже в самом прогрессивном обществе. Взять на себя ответственность за маленькое существо сложно любому.

Я отметила для себя: для многих дети — это не безупречная любовь, а безупречная власть. Если женщина ни в какой другой сфере не чувствует себя важной и незаменимой, ребенок даст ей эту возможность. Это важный аспект, который я в своей работе «44» не исследую, но отмечаю как один из голосов репродуктивного насилия: стань матерью, и ты получишь эту власть — «реализуешься».

Мир искусства патриархален, требует постоянного производства работ. Женщине-художнице, художнице-матери сложнее встроиться в эту систему, сложнее ей соответствовать.

Согласна — у тебя и так ни на что нет времени, а если ты станешь матерью, тебе придется работать еще больше, чтобы была возможность кому-то перепоручить на время своего ребенка, чтобы работать. Это драма сегодняшнего мира или нераскрытый смысл: женщина одна не может вырастить ребенка. Есть, конечно, голоса от женщин: мол, все возможно! Но ты никогда не знаешь, насколько ты в состоянии выработать свой практический способ материнства, не побывав в нем. Ребенок — это риск.

В твоем видео — 44 ответа, записанных с разными интонациями. Ты примеряешь на себя роль героинь с разными историями. Насколько сложно было примерить каждую из ролей?

Я перформер, а перформеры имеют память интонаций, своих и чужих. Эту свою способность я использовала в видео. Это было несложно — не так сложно, как когда видео в PinchukArtCentre стало публичным.

Съемки заняли один день, мы скорее экспериментировали, а не снимали по сценарию. Была только идея — множество ответов «нет» на вопрос «если ли у вас дети?». Можно сказать, что я примеряла на себя «героинь с разными историями», но это также репетиция одной женщины, которая говорит слово «нет».

Искусство — это привилегия художников: они могут с любыми своими проблемами работать средствами искусства, чтобы освободиться от них. Я не говорю, что искусство — это только арт-терапия, но в нем есть эта составляющая. Как есть и вмешательство человека-исследователя, который все усложняет, включает в работу больше чем самотерапевтическую функцию.

Если ты станешь матерью, тебе придется работать еще больше, чтобы была возможность кому-то перепоручить на время своего ребенка, чтобы работать.

На выставке «Свое пространство» твоя работа завершает политический зал и начинает рассказ о чувственном, о личном переживании. В то же время репродуктивное насилие — сильный политический рычаг, в особенности в нашей стране, где матери-домохозяйки становятся отдельной политической аудиторией, необходимым электоратом. В твоей работе заложена эта социальная критика?

Тексты, которыми я решила дополнить видео, я называю комиксами о насилии, которое исходит от женщин и направлено на женщин. В этих разговорах мужчин нет, но они, мужчины, возникают как эхо вместе с целым клубком других социальных проблем.

Например, в одном из диалогов героине предлагают донорские яйцеклетки от анонимных женщин. Она задумывается, почему это делается анонимно, и допускает мысль о «своем» доноре. Но ей отвечают, что будут проблемы в будущем: «Свой донор — такая „Санта-Барбара“!» Героиня говорит: «А вы что, профсоюз анонимных донорок яйцеклеток или министерство труда?» Я выдумала эту «резкую» женщину, которая без замедления указывает на проблемы другой сферы, тесно связанные с репродуктивным насилием. Изучая политику клиник репродуктивной медицины, невозможно не обратить внимание на то, что для женщин-донорок непростая и рискованная процедура донации яйцеклеток является единственным заработком.

Я думала и над тем, почему мужчины-политики и другие мужчины — люди, которые, как показывает практика, в меньшей степени вовлечены в процесс рождения и воспитания ребенка, — так хотят, чтобы женщины рожали. Но я пока не нашла четкого признака репродуктивного насилия таких мужчин. Работа «44» — о женщине: о том, насколько она может позволить себе «в ответе» быть разными женщинами, и о том, что для этой свободы выбора сегодня мало места.

Мне кажется, репродуктивное насилие по отношению к мужчинам в таких странах, как наша, может быть еще более довлеющим. Ведь у нас не принято мужчине не хотеть ребенка.

Мне встретились только двое мужчин в Украине, которые очень спокойно говорили о том, что не хотят детей. В тот момент они напугали меня, но позже я поняла, что они сильные личности, раз запросто могут об этом сказать.

У моих грузинских родственниц эти вопросы вызвали смех. Для них слова мужчины, что он не хочет детей, значат, что он наконец-то задается вопросом о детях: иметь или не иметь? И добавили: грузинских мужчин, которые не хотят детей, не встречали. Поэтому неудивительно, что я никогда не видела в Грузии мужчин с колясками. У нас таких тоже мало. Помню, когда я впервые приехала в Швецию, мне бросилось в глаза, что мужчины там ходят с колясками.

Когда я впервые приехала в Швецию, мне бросилось в глаза, что мужчины там ходят с колясками.

Возвращаясь к видео: кто твоя аудитория, к кому ты обращаешься?

Это разговор с собой, но в то же время и со всеми — возможно, даже с детьми. Но дети иначе задают вопросы. Дочь моих друзей меня спросила недавно: «Ты мама?» Я сказала: «Нет!» А она: «Ты уже должна, тебе уже 30 или 40!» Меня это рассмешило. Конечно, я спросила ее: «Почему?» А она: «Не знаю, должна и все!»

Почему именно видео и текст? Ведь ты могла воспроизвести все на публику в качестве живого перформанса?

Тут точно нужна была камера. Когда я снимала свою работу «Я могу быть девушкой с голубыми глазами», я надевала цветные линзы и запомнила, как чувствительна камера: моргнешь — и картинка оживает.

Когда мне столько раз задавали вопрос о детях и я отвечала «нет», я пыталась запомнить, как я это сказала. Однажды я реконструировала свои ответы перед зеркалом, пытаясь вспомнить интонации. С режиссерами Катей Горностай и Никоном Романченко (они авторы этого видео, я выступаю автором идеи и перформеркой) я сделала то же самое перед камерой. Помню, что с Катей и Никоном мы написали на бумаге все те эмоции, которые я хотела проговорить. В видео есть много длинных дублей, где практически все эмоции — одним кадром.

У тебя есть отдельная мастерская, в которой ты несколько лет проводишь резиденции. Но если говорить о более широком понимании этого термина, что является твоим пространством?

Свою мастерскую я отдаю под резиденцию, и она не принадлежит мне два месяца в году. Для меня это любопытная практика — лишаться своего пространства.

Видео снято не в мастерской, а в моем доме, на фоне стены самой большой комнаты. Это было важно — где снимать: меня пугала идея идти в какую-то неизвестную студию для съемок. Я подумала именно о той стене, потому что на ней «нарисован» свет — светлый четырехугольник краски. Когда настоящий свет из окон пропадает, светлое пятно остается, и кажется, что лампа включена.

Даже если «свое пространство» существует, ты не можешь контролировать его до конца. Вот собственное тело может быть тем «своим пространством», но если говорить о нем в контексте работы «44», то уж точно оно не принадлежит женщине. В идеале весь мир должен быть тем «своим пространством». Но этого не выходит.

Почему в своей работе ты говоришь на русском?

Вот видишь: где это «свое пространство»? Там, где ты можешь говорить по-русски и не переживать, что кто-то будет чувствовать по этому поводу дискомфорт? На каком языке я должна была делать эту работу? С одной стороны, я говорю с собой, и если б я говорила на украинском, то это бы не соответствовало правде. Возможно, никто бы не почувствовал подмены, что это выученный язык, а не родной. Но это была бы дополнительная степень контроля для меня, дополнительная сложность, а ведь я и так говорю о вещах, о которых сложно говорить.

Если бы я была адвокаткой своей собственной работы перед еще не принятым законом 5670-д, я утверждала бы, что для меня работа — об интонациях и о языке тела, а слова составляют лишь 5% видео или меньше. Даже так: украинский в видео — это язык моего тела, а русский — только слово «нет».

Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2018. Фото профиля: Александр Пилюгин. Все фото экспозиции: Максим Белоусов.