А. Щербаков
Парад абсурда
(с сокращениями)
Нам негде взять опыта общения с подобными экспозициями и неудивительно, что здесь на каждом шагу нас сопровождает чувство душевного дискомфорта.
В пределах примерно полугода квартет одесских молодых (относительно молодых) живописцев, именующих себя постмодернистами, показывают вторую групповую выставку своих работ. Тут все подчинено закону ошеломления, опрокидывания логики и так называемого здравого смысла. Перемещаясь по экспозиции, как в некоем зазеркальи, зритель не знает, чему поражаться больше – спонтанному выбросу абсурдистских структур, напору супер- и гиперметафор, закрученных в вихре какого-то потустороннего карнавала, или самому количеству сделанного за столь короткий срок. Когда авторам кажется, что зритель недостаточно ошеломлен изображением, и его добивают размерами – почти каждый холст размахнулся на полстены и упирается в потолок.
То, что это эпатаж, вызов, шокирующая выходка подобно Маяковскому «Нате!», думается ясно каждому, но, помимо этого, зрителя не покидает ощущение, что ему «где-то по большому счету» морочат голову, вешают лапшу на уши. Он как бы слышит из-за каждого холста авторское лукавое подхихикивание и его, естественно, мучает вопрос – а искусство ли это? Можно ли к такому относиться всерьез? И самое интересное- всерьез ли принимают свои творенья их создатели?
Любой категорический ответ будет сомнительным.
При всей варварской агрессивности этих холстов, растерзанности их визуальных построений, не надо забывать, что в первую очередь это игра. Трагикомический театр, балаганное пиршество творческой фантазии, пораженной парадоксами социальных психологических этических и прочих реалий. Поэтому не будем скучными занудами, навечно прикованными к тачке соцреализма, и попытаемся включиться в предложенную игру.
Картина называется «Контаминация ритуалов» и демонстрирует две наклоненные пересекающиеся фигуры неведомых человекочудовищ. <…> В «Песне Полифема» чередуются диагональные громады не то облаков, не то космических пылевых скоплений и человеческих фигур, летящих головой вниз. «Эфир молчания» разделен горизонтальной чертой на два этажа. В первом – огромная ритуальная чаша с зеленой жидкостью, во втором – подобие мумий в каменном склепе. <…>
Не бросайтесь к словарю, чтобы уточнять имена и термины (они не имеют ровно никакого значения), не давайте волю раздражению, прислушайтесь лучше в самих себе, покопайтесь в наплывающих чувствах и мыслях. Может. Вам станет горько от сознания, что мир и человек, мягко говоря, так несовершенны. Что все меньше и меньше верится в святую формулу классического гуманизма «Красота спасет мир». Что вселенский корабль дураков, отплывший от берега много веков назад, все плывет и плывет. Что лирические песнопения и всячески «нас возвышающий обман» плохо сочетаются с Чернобылем, СПИДом, расползающейся мафией и экологическим кошмаром. Разорванный мир, разорванное сознание не могли не породить разорванного искусство. Реальность абсурда – вот его источник и оправдание. Никакая «чернуха» экрана, сцены, литературы и полотен не угонится за разрушительными деяниями человека. И потому получается – не существуй сегодня этого альтернативного искусства со всеми его «нео» и «пост», его следовало бы срочно выдумать.
У каждого из этих четырех при желании можно приметить и нечто минимально индивидуальное. <…> И все-таки в них значительно больше общего. Всем присуще, например, тяготение к мифологическим мотивам, эксплуатация культурного наследия, цитатное мышление, какое-то многослойное кодирование образов. Красоту эти художники категорически вытеснили, заменив сложностью, а сложность, в свою очередь – зашифрованостью. Удивительно ли, что контакты сними затруднены, что причудливые зигзаги подсознания, игра в парадоксы воспринимаются далеко не всеми. Понимая это, они иногда бросают зрителю мостик-соломинку. Так поступил, например, А. Ройтбурд, прикрепив около своего полотна «Превратности рая» машинописную справку из мифологического источника. Из текста явствует, что эти двуполые существа, изображенные в масштабе два к одному (!), «андрогины» (мужеженщины, которых Всевышний соорудил на ранней стадии своего творчества.
А где же тогда «объяснения» к другим полотнам?
Ну хорошо – кризисное общество породило кризисное искусство и теперь, хочешь не хочешь, вынуждено смотреться в это беспощадное зеркало. Наверное, каждого из нас, живущих в этом переусложненном мире, иногда охватывало ощущение конца света. Но ведь именно иногда! Ни человек, ни общество не могут жить без надежды, хотя бы без тени ее. А оставляют ли нам надежду изобразители постмодернизма и, в частности, наши отчаянные земляки?
<…> Наверное, в каждом из них, пусть где-то очень глубоко, сидит все-таки добрый волшебник, насмешник с теплой улыбкой. Только жаль, что на полотна это проникает натужно, зажато и неявственно. Тогда как негативный беспредел, устрашение, граничащее с нетерпением, хлещут со стен экспозиции неостановимым потоком.
<…> Они явились к нам из подвалов, из чердаков, на волне эстетического плюрализма, превратившись из так называемого «андеграунда» в легальный авангард. Теперь мы будем все чаще и чаще встречаться с ними. И никогда зрительское отношение к ним не станет однозначным. С одной стороны, они необходимы и желанны как разрушители нормативной эстетики того социально заангажированного искусства, от которого устали и зрители, и сами художники. А с другой… Вот с другой все гораздо сложнее. Не станем забывать, что на знамени постмодернизма, так же, как и всех породивших его предшественников, начертано отрицание гармонии. Создавать гармонию из хаоса, к чему призывал, например, Блок, они никогда не станут. Напротив, все дисгармоничное, сдвинутое, перекошенное, искаженное – альфа и омега авангардизма. По свидетельству западной критики, многие столпы сегодняшнего постмодернизма берут в основу своих произведений графические произведения душевнобольных.
«Нынешний авангард, надо надеяться, сойдет со сцены, как сошли со сцены маодзедуновские тужурки и кольца хула-хупа». Это оптимистическое пророчество канадского искусствоведа Хэммока пока что мало кто воспринимает всерьез. Множественно окрашенный модернизм, этот тяжелый рок современного изобразительного искусства, сбросив с пьедестала натуралистическую пластику и ее монстров, взгромождают на их место своих. Какое из двух чудовищ страшнее – решать каждому зрителю.
Это искусство не обязательно любить. Надо постараться понять, заглянуть за его завесу. И, во всяком случае, оставить за ним принадлежащее ему место. Ведь карнавал шутовских и трагических масок не на его холстах получает начало и, увы, не ими кончается.
«Знамя коммунизма», 1990 г.
