14 октября классику современного украинского искусства Александру Ройтбурду исполняется 50. Эту дату художник решил отметить выставкой в одной из ведущих одесский галерей – Худпромо (Одесса, ул. Жуковского, 6). Выставка откроется 14 числа и на ней будут представлены 14 работ, обыгрывающих портрет Людовика XIV. О нумерологическом смысле своего проекта и о многом другом художник рассказал в своей статье для ART UKRAINE.
В день рождения подарок
Преподнес я сам себе…
Булат Окуджава
Сначала их должно было быть десять. Десять вариаций на тему портрета Людовика ХIV. Потом я решил сделать еще два-три. А потом понял, что портретов Людовика Четырнадцатого должно быть четырнадцать.
Этот проект, как нынче принято говорить – сиквел, продолжение двух предыдущих – “Жизнь короля (Людвиг)” (1992) и “Портрет. Дамы. В белом.” (1993).
Итак, начнем с предыстории
“Людвиги” были сделаны мной девятнадцать лет назад в Мюнхене для группового проекта украинских художников “Postanæctesia”. Я гулял по Мариенплац, и не было такой сувенирной лавки, где бы я ни встретился взглядом с этим бутафорским, блистательно-несчастным монархом, безумцем, покровителем искусств, гомосексуалистом, алкоголиком, мотом, венценосным утопленником. Людвиг был настолько вездесущ, что я назвал его про себя “баварским Микки-Маусом”. Когда позже, уже на открытии выставки, я произнес это вслух, меня восторженно процитировали несколько мюнхенских газет, и гневно осудила украинская диаспорная критика – за издевательство над национальной баварской святыней.
В конце концов, я не удержался – и, сам не зная, с каким умыслом, скупил в одной из лавочек все открытки с его поздним портретом кисти Габриэля Шахингера (Gabriel Schachinger). На этом портрете “сказочный король” Баварии Людвиг II Отто Фридрих Вильгельм (Ludwig II Otto Friedrich Wilhelm von Bayern, 25 августа 1845, замок Нимфенбург — 13 июня 1886, Штарнбергское озеро), сын Максимилиана II из династии Виттельсбахов, горделиво замер в репрезентативной позе, торжественно демонстрируя зрителям складки горностаевой мантии.
Придя в отель Мах-Emmanuel, я, без какой-либо осознаваемой цели, принялся медитативно препарировать эти открытки ножницами, вычленяя сокрытые в изображении пластические узлы и набухания, морщины складок, каскады позументов и пенные кружева. Потом стал состыковывать паттерны. Фрагментированное платье короля срасталось в шевелящуюся плоть, и этой плотью прорастало королевское туловище. Вместо собственно портрета возникали барочно-сюрреалистические монстры. Не визионерство, а сюрреализм, сконструированный вручную, где исходный
текст – шахингеровский портрет Людвига – служил постоянно возобновляемым ресурсом для каждого последующего акта креации.
Получилось семь коллажей. По ним было написано семь картин, 200х100 см каждая. Это не было похоже ни на что, сделанное мною ранее. Я сам себя удивил – “Жизнь короля” выставлялась в Мюнхене и Лейпциге вместе с инсталляцией “Смерть короля”. Она, в свою очередь, представляла из себя посмертную маску Людвига II, помещенную в аквариум с голубоватой жидкостью. Вокруг него были разбросаны спасательные круги. Юра Сенченко посоветовал мне использовать в инсталляции живых кроликов, вклеив в их белый мех кусочки черного меха – аллюзия на горностаевую мантию. Это возмутило мюнхенских “зеленых”. В итоге, после бурного скандала, им удалось предотвратить это издевательство над животными. Но я до сих пор помню, что кролики по-немецки “Kaninchen”, а горностай – “Hermelin”.
В 1994 году две работы из цикла стали частью совместной с Арсеном Савадовым инсталляции, и в этом качестве были показаны за оранжевым забором на выставке “Пространство культурной революции” в Киеве, где желающие могли их разглядеть с помощью детских пластмассовых биноклей. После чего “Людвиги” нигде не выставлялись, и на десятилетие осели в подвале моей одесской мастерской, пока в 2004 году не всплыли на пинчуковской выставке “Первая коллекция”. Теперь пять из семи “Людвигов” (как и пять “Дам в белом”) хранятся в коллекции ПинчукАртЦентра.
Меня же игра в сюрреалистический конструктор “Лего” из расчлененных репродукций старой живописи всерьез увлекла. Весной-летом следующего, 1993 года, я, скупив в угасающем книжном магазине “Дружба” (книги стран социалистического содружества) весь нераспроданный тираж стремительно обесценившихся гэдээровских постеров тициановской “Венецианской куртизанки”, аka “Портрет дамы в белом”, опять вооружился ножницами и клеем. Было сделано семнадцать довольно больших (90х45 см) коллажей. И, соответственно, написано семнадцать картин 180х90 см.
Десять из них выставлялись в Москве, поэтапно в трех галереях. Все вместе называлось “Портрет. Дамы. В белом”, но… Впрочем, здесь будет уместно целиком процитировать документ эпохи – рецензию на этот проект Екатерины Деготь в “Коммерсанте”, хотя бы для того, чтоб самому взять паузу:
В галерее “1.0.” открылась выставка “Портрет” Александра Ройтбурда, на которой представлены десять крупных коллажей из фрагментов знаменитого портрета кисти Тициана – “Дама в белом”. Пригласительный билет на выставку также представляет собой своего рода пазл: он разрезан на три части, и только посетив два продолжения этой выставки (экспозиция под названием “Дамы” открывается 20 сентября в галерее Гельмана, а “В белом” – 1 октября в галерее “Школа”), зритель сможет, наконец, добавить недостающие фрагменты, прочитать текст куратора выставки и получить завершенное представление об этом остроумном проекте известного художника, выставки которого регулярно проходят в Москве, Киеве и Одессе.
Интрига выставки завязалась следующим образом: однажды три известных московских галериста собрались вместе и принялись давать Александру Ройтбурду советы по материалу, в котором ему следует воплотить свою новую идею. В хорошем смысле консервативный Марат Гельман (владелец одноименной галереи) настаивал на жанре картины, в хорошем смысле радикальный Владимир Левашов (галерея “1.0”) предлагал коллаж из готовых элементов, а по-хорошему специализирующаяся на фотографии Ирина Пиганова была убеждена, что лучше цветных механических отпечатков нет ничего. Этот спор, неуловимо напоминающий какую-то басню Крылова, едва не вышел за рамки корректности, пока художнику не пришло на ум справедливое и простое, как все гениальное, решение: он представит свои работы последовательно во всех трех галереях, меняя материал и каждый раз соответствуя их “профилю”.
Во всех трех случаях перед зрителем окажутся те же работы, выполненные разными средствами. На выставке в галерее 1.0 – все более и более причудливые трансформации тициановской “Дамы в белом” с помощью фрагментов ее же собственного тела и платья, вырезанных Ройтбурдом и соединенных по законам абсолютно сюрреалистической логики. Пышная, как белая булочка, дама с хитренько улыбкой (которую у Ройтбурда она теряет вместе с головой) плавно превращается в подобие фантастической башни в стиле Гауди, пальмы в кадке или пирамидообразного безе. Показательно, что, даже жонглируя фрагментами репродукции, Ройтбурд продолжает вести себя как традиционный живописец – он вырезает и суммирует не части тела, но фрагменты самой картины, которые вплавляет друг в друга почти также серьезно, как Тициан свои мазки. И, очевидно, охвачен восторгом компилятора, а не злорадством патологоанатома (которое совсем не редкость в современном искусстве).
Свойственное художнику Ройтбурду раблезианское неумение вовремя остановиться оказалось как нельзя более продуктивно, когда его героини начали стремительно и весело разрастаться в вертикальном направлении. При этом массивная юбка, спокойно опущенная дамская ручка и другая, трогательно и наивно держащая флажок, всегда остаются на месте – дама, можно сказать, сохраняет благородную осанку, но никак не может сосредоточить свои мысли, и они выходят из-под контроля, вырастая прямо из шеи (голова неизменно исчезает и растворяется) ветвистой и причудливой кроной. Ройтбурд, конечно, иронически подчеркивает свое отношение к героине как к “объекту” (“смутному объекту желаний”) – но при том так захвачен перипетиями подсознания самой дамы, что, подобно Флоберу, уже может произнести: “Эмма – это я”.
Текст куратора выставки, Владимира Левашова, действительно был отпечатан на пригласительном, разрезанном на три части. Полностью он выглядел так:
Александр Ройтбурд всегда любил создавать монстров
Уже в его старых произведениях у каждого из персонажей есть какая-нибудь странность в телесном устройстве. Дальше – больше: не сдвинутые к переносице глаза, а пара глаз на две головы; не просто легкий физический дефект, но умножающиеся члены. Отдельные мазки, ранее плотно вложенные один в другой, разъезжаются, собираясь в новые хаотические комплексы; то же происходит и с названиями. Художник с легкостью компилирует тексты, того и гляди, начнет создавать собратьев незабвенному Франкенштейну. Силы, ответственные за организацию его художественных миров, действуют посредством сдвига, умножения и комбинации. Принципом и результатом их действия оказывается коллаж. Ныне уже невозможно мыслить только одной из многих техник, утилизированных искусством нашего века. Мало-помалу он выделяется из традиционной системы композиции, дорастая до господствующего эстетического принципа.
Уже пуантилизм был протоформой коллажа, затем кубисты раскрыли все богатство его формальных возможностей, в сюрреализме он оказался важным составляющим эстетической стратегии, поп-арт наложил коллажную сетку на весь окружающий мир. В эпоху постмодернизма с его помощью смогли стереть границу между историей и настоящим, и тогда коллаж стал вырисовываться в качестве основного способа устроения культурного текста. Сегодня, в эпоху без названия, когда культурные фикции создают не менее жизнеспособные комплексы реальностей, нежели возникающие с помощью новейших технологий комплексы реальностей, границы между иллюзиями и реальностью стали совершенно неразличимыми. Нет действительности – нечего и понимать, объект неотличим от субъекта – и некому заниматься анализом: приходит время синтеза, тотального производства. Нет сущностного различия между прошлым и настоящим, а то и между прошлым, настоящим и будущим – и нет темпоральности, а все времена складываются в единый пространственный ландшафт. Составляющие его места тасуются, как карты в колоде, и из них складывается пасьянс.
Новая реальность, строящая себя за пределами времен, есть не что иное, как сюр-реальность, она живет, как перманентно действующий коллаж. Она также и не не что иное, как тигель непрекращающихся трансмутаций, она – только условное место, где формы подвергнуты самым причудливым реинкарнационным капризам. Но где же та сила, что движет эти миры? В нашем случае это всего лишь художник. Современный художник, создавший коллажи из репродукций тициановского “Портрета дамы в белом”. Затем из них он сделал свои картины, а затем из них сделали фотографии. Нет репродукции, нет оригинала – и нет автора. Есть коллаж авторских индивидуальностей, коллаж выставок, коллаж названий. Все это не слишком серьезно и не слишком глобально. Лишь макет чего-то большего, коллажированный hommagе ему. Чему?
Я думаю, Ему…
Одновременно с московскими выставками “Портрет. Дамы. В белом”, семь работ из этой серии были показаны в Варшаве, на выставке “Степи Європи” в Уяздовском Замке (куратор Ежи Онух). Дальше – устное предание. По словам Онуха, в них долго втыкал Аллен Гинзберг, а потом задумчиво сказал “It’s true psychedelic art”. Кажется, я его понимаю. А еще Питер Гринуэй тогда же углядел в моих “Дамах” нечто фаллическое. Ни с тем, ни с другим не поспоришь…
При внешнем сходстве метода, между двумя сериями существует некоторое различие. В “Людвигах” прослеживается логика последовательной аннигиляции имиджа. В “Портрете дамы в белом” отсутствует сюжет трансформации – это “безначальный и бесконечный” морфинг взаимозаменяемых конструкций. Недавно было высказано мнение, дескать “Людвиги” и “Дамы” – “…вершина украинской необарочной эстетики, роскошная живопись в чистейшем виде, пропитанная элементами сакрального безумия”. Читать такое, разумеется, приятно, но судить о том не мне…
Потом я хотел учинить подобную вивисекцию над портретом Екатерины II кисти Левицкого из Одесского Художественного музея. Меня прельщала перспектива выставить свои опусы вместе с оригиналом, но руководство музея как-то без особого восторга восприняло стратегию “музейного вторжения” – и я остыл. Попытался играться с украинской парсуной, но она никак не “ложилась” в мой ход – сбой барочной машины.
Через десять лет после “Дам в белом” я решился на очередной коллажный проект “Le Roi Soleil”. Очередной моей жертвой стал Людовик XIV, к которому я начал присматриваться еще в 90-е. На этот раз все обошлось без ножниц, коллажи были сделаны с помощью компьютера, в удивительной программе Фотошоп, надолго облегчившей художникам их нелегкий труд. Первые десять эскизов были сделаны еще в 2003 году, а в начале 2004-го были уже натянуты холсты, и переведены рисунки, и даже сделан какой-то подмалевок… Но тут, внезапно – перемены, переезды, новая мастерская, новые проекты, новые идеи, новые галереи – в общем, я их записал. А потом пожалел об этом, и, в итоге, решился восстановить серию.
И наконец, спустя еще семь лет (библейский какой-то срок), я готов показать 14 портретов Людовика 14. А то, что я показываю их 14 октября 2011 года, в день своего пятидесятилетия – это вообще случайность. Или так срифмовалось…
14.14.14…
И еще раз о методе
“Le Roi Soleil” органично укладывается в ряд вышеперечисленных проектов. С “Людвигами” его роднит горностаевая мантия, с “Дамами” – размер (180х90). И с обоими – метод. К сожалению, почти все, что можно о нем сказать, уже было сказано выше о “Людвигах” и “Дамах” мной, Екатериной Деготь и Владимиром Левашовым. А умножать метафорический ряд, говоря о “фабрике фантомов”, “автоматическом коллажировании”, “галлюцинозе, порожденном прихотливой логикой пластических экзерсисов”, а также некстати поминать “произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости”, не хочется, дабы не впасть в культурологический пафос или в художественную литературу.
Еще менее хочется углубляться в психоаналитический или психоделический дискурс, чтоб, чур меня, не уподобляться великим.
И о нашем герое
Людовик XIV де Бурбон (Louis XIV de Bourbon), Король-Солнце (Le Roi Soleil), имя при рождении Louis-Dieudonné (Дьёдонне – в переводе Богдан), 1638-1715, король Франции и Наварры. Исходный портрет – работы Гиацинта (Иасента) Риго (Hyacinthe Rigaud). (Кстати, “Богдан и Гиацинт” – хорошее название для какой-нибудь басни Козьмы Пруткова).
Впервые о Людовике XIV я узнал из десятитомной, “желтой” Детской Энциклопедии, том 7, “История”. Статья называлась, если мне не изменяет память, “Король-Солнце” и несчастный люд во Франции”. Там был его портрет. Мне понравились чулки и парик. Потом я узнал, что Государство – это Он, и мысль эта показалось мне вполне логичной и убедительной. От Ахматовой я узнал о существовании “бурбонского профиля”, а от Окуджавы – о том, что
У парижского спаниеля лик французского короля,
Не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:
Набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движеньи,
А в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.
Я мурлыкал это, работая над серией.
Ах да, еще древний анекдот, о том, как Людовик XIV шепчет маркизе Помпадур: “Милая, дорогая, любимая, единственная!”, а та ему отвечает: “Людовик, дорогой, любимый, четырнадцатый”… Хотя, как часто бывает в анекдотах, тут все напутано, и маркиза Жанна-Антуанетта де Помпадур была фавориткой Людовика XV. Впрочем, это неважно, поскольку, как писал Маяковский, “все три Луя приблизительно в одну цену” (кто вспомнит, откуда эта цитата?).
И немного о себе
В день открытия этой выставки мне исполняется 50 лет. Это, конечно, повод подвести какие-то итоги. Пятьдесят лет я провел хорошо. У меня есть покой и воля. Почти всегда я делал только то, что хотел и говорил, что думал. Мне повезло со временем – в наших широтах оно до сих пор, на удивление, вегетарианское. Повезло с родными, с друзьями, с женщинами, повезло в искусстве. Хотя, наверное, могло бы повезти и больше. Чем-то меня наделили слишком щедро, а чем-то, может быть, и обделили. Так и должно быть, и не надо ни обольщаться, ни роптать, а надо работать, не отказывать себе в земных радостях и думать о главных вещах. И все будет чики-пики.
А та песенка, первые строчки которой вынесены в эпиграф, заканчивается так:
Нам не стоит этой темени бояться,
но счастливыми не будем притворяться.
