Андрей Бояров: в режиме эстетического наслаждения

Игра шла по правилам жестко иерархичной системы: одна Америка, один Гринберг, один Поллок. Чуть больше сетей,чуть больше прогресса – и автономия рухнула в поп-артистском восстании среднего класса.

 Станислав Шурипа

Фотография – это всегда война, драка за право собственности на образ, за патент на навязывание зрителю своего видения. Насилие – это неотъемлемая часть процесса съемки, а у меня, как у любого прохожего всегда срабатывает автоматическая опция «поглазеть».  Очередной прецедент борьбы за конструирование реальности под названием «ScopicRegimes»представляет львовская галерея «Ефремова 26». Автор снимков Андрей Бояров – фотограф, экспериментирующий с мультимедийным полем, но при этом –  работы которого  в медиа-пространстве украинского контемпорари-арта практически отсутствуют. Работает принцип «сапожника без сапог», но скорее другое – Бояров не провоцирует зрителя оголенными гениталиями, непристойными сценами соития или отвратительными документациями социального неравенства и убогости. Можно было бы привести тут ряд фамилий медиа-любимчиков, в контексте «Бояров не такой, как…», но вместо этого пожелание: да снизойдет на них ролано-бартовский пунктум, да не переведутся их европейские гранты.

Что имеет в виду автор? – любимый вопрос всех представителей искусства на открытиях собственных вернисажей. Не будем выводить из себя, пардон – интересоваться этим у Андрея Боярова. Представим сами маршрут всплывания из глубин бессознательного названия серии «ScopicRegimes».

Режим – слово-то какое! Для нашего пост-советского зрителя, с истерзанной сталинизмом исторической памятью, режим – это второе слово в сочетании с «тоталитарный», «авторитарный», «военный» и изредка  – «постельный».

Что касается эпитета, выбранного Бояровым, то «скопический режим» – это что-то вроде визуального, но немного по-другому.

«Видение конституирует визуальный опыт,а этот опыт становится доминирующим в современной культуре. Также видение обуславливает «скопический» режим – режим взгляда, порядок рассматривания мира. Этот порядок «рассматривания мира» становится объёмным, если визуальный опыт позволяетпредставить «абсолютную инаковость Другого». «Другой» – нами будет пониматься как манифестация чужого в культуре, иного в рациональности, всего того, что существует вне меня».

Альмира Усманова

Начнем с того, что фотографии Боярова, как бы странно это не звучало,  не выглядят фотографиями. Они похожи на кадры из киноклассики, открытки, газетные вырезки, какие угодно другие медиа и, одновременно, это фотоснимки: налицо полная визуальная мимикрия.

Присутствуя в одном пространстве с ними думаешь: что не так? что отличается? Смутное чувство тревоги из-за подмены реальности, подозрение в визуальном обмане заставляют снова и снова возвращаться к увиденому.

Это первые звоночки системы, первые позывы скопического режима, первые аргументы, говорящие о его рождении.

В современном мире гиперреальность утрачивает характеристики вторичности или «надстроечности» (над «базисом» не-образной действительности), напротив, она становится основной и единственной реальностью. «Сегодня положение дел уже таково, что у нас почти отсутствует выбор – мы захвачены этой пролиферацией образов, становлением-образом мира на экранах, становлением-образом нашей вселенной, превращением всего в образное. Но там, где всё есть образ, никакого образа больше не существует, там больше нет образа как иллюзии, как феномена сцены».

Ж.-П. Бодрийяр

Мы больше не различаем вторичность и симулятивность образов, они во множестве своем образуют новую реальность. И в этой реальности свой новый закон – визуальный режим.

Contemporary человек-субъект – это Наблюдатель, Созерцатель эстетической «картины мира», рассматривающийее с помощью оптических приборов нового времени: не телескопа, но I-Pad`а, регулирующий освещение и подыскивающий самые выигрышные перспективы видения. Как подбил бы итог квартала Делёз: «Наблюдатель превращается в чистую, “бессознательную” машину видения».

Благодаря пост-модернизму, тому самому «иронично-циническому», с «бесконечными «верю-не верю» на руинах метанарративов» по выражению Станислава Шурипы, автора эпиграфа к этой очередной кучке интертекстов,  мы знаем, что взгляд принадлежит не глазу, а миру, на который глаз смотрит. То есть наш взгляд принадлежит новой эстетической вселенной, созданной фотографом.

Вернемся к теме насилия в фотографии. Я представляю его этаким трехэтажным коттеджем, примерно как Фрейд свой психоанализ, возможно, они соседствуют в одном районе: насилие над объектом изображения,  насилие над зрителем  и насилие как объект изображения.

Шокирующих сцен насилия, где все покрыто смузи из внутренних органов и крови у Боярова нет, как нет и объектов, которые подчиняясь его воле, становятся перед объективом как приговоренный перед дулом ружья. Тут нечто другое. Давайте посмотрим одну из его работ, скопированную другим автором, а затем извлеченную мной из социальной сети.

Фотография поразительно напоминает классическую для школьных учебников биологии таблицу эволюции человека, однако в то же время не имеет с ней ничего общего. Пять сутулых маленьких девочек в сандалиях с трогательными бантами могут быть примерными пионерами на прогулке, но смущает одно – они сидят в неестественной позе. Видно, что они приняли ее не по своему желанию. Игры маленьких детей, их кривляния сопровождают гримасы и смех, на этом снимке дети сосредоточены и молчаливы. Они выполняют чей-то приказ, тот, что заставил их так низко склонить головы, от которого они подавлены и угнетены. А цвет, фактура фотографии и нечеткость кадра заставляет вспомнить фотохроники из детских лагерей смерти. В этой фотографии нет ничего, что прямо говорит о насилии над субъектами однако оно прорывается и заставляет зрителя так же выйти из зоны визуального комфорта.

Мы не можем представить, как Андрей Бояров специально рассаживает маленьких девочек, предлагает им принять позы. Нет, эти дети не смотрят в камеру, камеры не существует в их мире, но там есть нечто другое, то что пугает нас, зрителей.

Остается последний этаж дома, подвал, где живет самое паноптическое, самое латентное, но от этого не менее, а скорее более интересное, чем эти все скандальные потемкинские постановочные кадры – насилие над зрителем.

«Место» зрителя «внутри» изображения. Иными словами, изображение существует постольку, поскольку в нем уже намечен путь для зрителя, поскольку зритель как необходимый соучастник конституирует его. Подобный структурно-содержательный момент и будет отличать новейшее (фото) искусство».

Елена Петровская

Фотография есть цитата, перенесение куска реальности из одного мира в другой, в свое личное пространство. В этом инкубаторе со снимком ты можешь делать что угодно: проявить, добавить фильтры, редактировать, обрезать, изменить, то есть вести себя как его создатель и владелец, а значит иметь над ним полную власть.

Обычные люди останавливаются на этом моменте и помещают кусочек новой наделенной своими чертами реальности в фотоальбом или профайлвконтактике. Более амбициозные, а среди них изредка и талантливые, пытаются создать с его помощью особый визуальный режим, транслировать знаки, заставить зрителя переживать именно то, чего хотят они – Всемогущие авторы.

Схема перехода проста и сложна одновременно: выбрать кусочек реальности,  момент, где время и место совпали с желанием увидеть, тот, который мог быть для зрителя ранее совершенно обыденным и оставлять его равнодушным. И этот незаметный кусок реальности наделить, как сказал бы Ролан Барт пунктумом, – и оля-ля, готово! Волшебным движением затвора зритель переходит в твой визуальный режим.

Автор создает режим, сам выходя из проволочного оцепления, он «генерал на выезде», такой себе дачный командир. Созданное им пространство живет без автора, оно родилось и уже само воспроизводит образы до бесконечности. Он в это время встороне наслаждается созданным пространством. Апогеем такого наслаждения являются живые паноптикумы: реалити-шоу на открытиях в галереях и более долгосрочный слепок эстетического режима- альманах, альбом или другие печатные издания.

Автор наслаждается. Давайте вспомним дифференциацию этих терминов у Барта: наслаждение и удовольствие – это разные реакции на прочтение знака, на овладение знаками, их распознавание, даже на их создание. Текст по Барту – это не только писательский продукт, но любой знак, в том числе и фотография.

“Текстудовольствие -это текст, приносящий удовлетворение, заполняющий нас без остатка, вызывающий эйфорию; он идет от культуры, не порывает с нею и связан с практикой комфортабельного чтения. Текст-наслаждение -это текст, вызывающий чувство потерянности, дискомфорта (порой доходящее до тоскливости); он расшатывает исторические, культурные, психологические устои читателя, его привычные вкусы, ценности, воспоминания, вызывает кризис в его отношениях с языком”.

Ролан Барт

Позиция художника и есть такая парадоксальная, “невозможная” позиция. Мне кажется, у Боярова вполне получилось создать визуальный режим наслаждения, где зритель потерялся, заблудился в другом мире.

В этом мире Андрея Боярова, где живут особые люди, предметы, машины и животные. Эта вселенная узнаваема, образы можно идентифицировать, но они не из нашей реальности: разрыв не только во времени, в эпохе, но и в культуре, в самом отношении к жизни. Если мы привыкли видеть на фотографиях уверенные лица, лица довольные и улыбающиеся, то герои Боярова живут  в каком-то зазеркалье, где все угнетает. Они знают, что не подвластны сами себе, но при этом их не охватывает паника, ужас, они не выражают протест, не стараются вызвать жалость, совсем напротив: пионеры все так же сидят на скамейках, играя в чужую игру, женщина по-прежнему катит коляску,  а мужчина по-прежнему ведет  машину, и не важно, кто лежит на заднем сиденье.

Они все в мире визуального режима, где всемогущий автор расставил их, разложил и заставил так жить. Но зритель, который за этим наблюдает, не менее подвластенвизуальному режиму Всемогущего Фотографа.

«Мое видение — это ответ на ожидания, на призыв увидеть. Далеко не все люди имеют возможность услышать такой призыв, точно также как не все могут быть обладателями видения, не все могут стать экспертами по «подлинному» видению. А социальные теоретики ещё более заостряют проблему: фотографируя, люди реализуют свое стремление к контролю над ситуацией через ее стандартизацию, производят рубрикацию событий, выстраивают их иерархию, реализуют свою стратегию микрофизики власти, власти над реальностью, памятью. Так в интерпретации появляется всё больше социальных смыслов, социальных контекстов».

В.В. Колодий

Про режим команданте Боярова и наслаждение от его работ мы немного поговорили: я письменно, а Вы, уважаемые, по ту сторону экрана. А что касается эстетики, то апеллируем к мнению историка искусства, куратора «Медиа Депо» (интересно, хоть в этом году это произойдет?) Богдана Шумиловича:

«Ідейно мистецтво Боярова близьке естетиц іФлюксуса, новій візуальності у фотографії та трансавангарду. Ознакам и нової візуальності є ускладнена картинка, яка виходить за межітрадиційних форм і жанрів технічного мистецтва і маєбагато смислів входячи в складне семантичне поле візуальності».

Ну, а кто хочет поспорить или прокомментировать написанное, то, что адресовано мне, можно оставить ниже, а вот, что Богдану Шумиловичу, то можно высказать лично на встрече с Андреем Бояровым, где он будет выступать в качестве модератора. Подробности здесь.

Текст: Арина Радионова

Фотографии с открытия выставки: Александра Шамова