24 мая этого года в Киеве, в Национальном художественном музее Украины открылась выставка “Місця” с участием трех лауреатов премии Малевича – Алевтины Кахидзе (2008), Стаса Волязловского (2010) и Жанны Кадыровой (2012).
Впервые проект демонстрировался в галерее “Арсенал” в Белостоке (Польша). Открытие выставки в Киеве планировалось на 21 февраля 2014 года. Но 18-20 февраля было убито около 100 человек, и мероприятие в связи с этим отложили.
Куратор экспозиции и член жюри премии им. Казимира Малевича, Моника Шевчик в своей концепции подчеркнула, что НХМУ выбран не случайно. Именно перед ним проходила линия баррикад: “По одну сторону – дома Кабинета министров, Администрации президента, Верховная Рада, по другую – Майдан и Европейская площадь, где собрались граждане и гражданки Украины, чтобы заявить: хватит злоупотреблять инструментами государства, хватит коррупции и пренебрежения по отношению к мнению, свободе, правам и обязанностям граждан”.
Логично было предположить, что “польский” формат и “киевский” должны различаться – в силу невозможности не рефлексировать на события в Украине. Однако Стас Волязловский настаивает на первозданном виде своей концептуальной задумки – не потому что равнодушен к родине, а в силу принципиальной позиции: его инсталляция «Уют» изначально была далека от политики и незачем (в угоду чему или кому бы то ни было) что-то в ней менять. Право художника. Об этом и говорим.
Юлия Манукян: Что, помимо общей концепции, вас троих объединило на этой выставке?
Стас Волязловский: Ничего, кроме того, что мы – лауреаты премии Малевича. Абсолютно разные художники, абсолютно разные работы. Несмотря на то, что в кураторской концепции выставки упомянуты и смерть людей на Майдане, и актуальные тогда «гасла» по поводу борьбы с коррупцией и прочими злоупотреблениями правительства Януковича, в моей работе вы не найдете никакого политического подтекста. Концепция инсталляции “Уют” была задумана задолго до всех этих событий. В первый раз ее показали в Польше, и тогда даже намека не было на Майдан.
Ю.М.: Тогда понятно. А сейчас? Неужели в нее не проскользнули те “революционные коды”, которыми пропитано нынешнее арт-пространство? Я не говорю о прямой конъюнктуре, которую, впрочем, сложно отличить от патриотизма (так искренне оказывает себя и то, и другое), речь идет об образовавшейся привычке политизировать любое социально и культурно значимое действо.
С.В.: Нет, меня это не коснулось. Это при том, что ранее я не избегал политики, изображая известные полит-персоны. Но они и все, что с ними связано, входили в набор символов, свойственных шансон-арту, и никакого конкретного политического месседжа не несли. К слову, когда мы готовили инсталляцию, рядом лежал украинский веночек. Кто-то в шутку надел его на голову скульптуры собачки – смотрелось смешно. Но я потом убрал его из композиции. Единственное отличие от предыдущего экспонирования – увеличение количества предметов, поскольку зал большой и нужно было органично заполнить пространство. В итоге получились два практически идентичных интерьера – отзеркаливающие друг друга, за исключением пары-тройки “украшательских” деталей.
Ю.М.: А в чем смысл идентичности?
С.В.: Такой “уют” – не единичное явление, а шаблон, интерьерное клише. Этот ряд можно продолжать бесконечно – как бесконечны в своей “дизайнерской” повторяемости жилища “пересичных громадян”. Инсталляция интерактивная: каждый может посидеть в кресле, посмотреть мои видеоработы в телевизоре. Примерить мой уют на себя.
Ю.М.: Тем не менее, сложилась весьма четкая параллель: твои “уютные” интерьеры и роскошный антураж Межигорья – плоды одной и той же эстетики (читай, ментальности). И разница только в цене вопроса. Это подтверждается и концептуально (согласно видению куратора), и логически – на первом этаже музея расположилась выставка предметов из Межигорья и дома Пшонки (“Кодекс Межигорья”). Даже самый непредвзятый зритель, пройдя через нее, сложит два плюс два. Не смущает тебя эта, в чем-то навязанная обстоятельствами и локацией трактовка именно твоей работы?
С.В.: От этого никуда не денешься. Фотографиями апартаментов Пшонки и ему подобных завален весь интернет. Так что волей-неволей у зрителя возникнут определенные ассоциации. Я, кстати, сам специально фото Межигорья не смотрел, мне их сбрасывали знакомые. Но эту выставку со “скарбами Януковича” я посетил.
Ю.М.: Твое впечатление?
С.В.: Я совершенно не удивлен. И Янукович, все остальные “при власти и деньгах” – наши люди, плоть от плоти народной. Я бы сильно удивился, если бы их жилища были оформлены в стиле минимализма или немецкого конструктивизма. Вот это был бы разрыв шаблона! А так все вполне естественно. Дай обывателю те же финансовые возможности, он заменит искусственные цветы настоящими пальмами и наверняка не удержится от золотого унитаза, ну или хотя бы чего-то золотого в интерьере. Шоб було красиво. Более того, я уверен, что такая красота найдется и где-нибудь в Восточной Европе. Да я в Стокгольме видел лавку, где торгуют норковыми шапками. Люди, особенно, старшего поколения, консервативны в своих представлениях о прекрасном. Вот, к слову, показательный пример. Когда я вывозил из гипермаркета для инсталляции скульптуры самого жлобского вида (амур, кошечка, собачка и т.п.), охранник, оглядев это богатство, восхищенно сказал: “К этому еще бы фонтанчик и будет бомбей!” А ведь он вполне может ненавидеть Януковича, любить Украину, возможно, даже коктейли Молотова бросал… Я не хочу никого обидеть, но в таком жадном любопытстве до барской жизни есть что-то плебейское.
Ю.М.: Неужели ничего не зацепило на “Кодексе Межигорья”? Ведь были же смешные вещи?
С.В.: Насмешила одна картина, в стилистике полотен с Андреевского спуска. Янукович и Пшонка, склонившись друг к другу, держат букет роз – нежно так, как ребеночка. Как будто младенца из роддома приняли. Позировали, видимо, для фото. При этом у Януковича лицо пробито, у генпрокурора – порезано. А это зря – классная китчевая работа. Не стоило с ней так.
Ю.М.: Почему-то мне кажется, что у некоторых дарителей все-таки было чувство юмора, пусть и специфическое…
С.В.: Все может быть. Ну нельзя дарить такое барахло на полном серьезе. Хотя там был и антиквариат, и вези большой художественной ценности. На самом деле, меня больше смущает бойкая торговля буквально в нескольких метрах от того места, где погибли люди. Это какое-то духовное мародерство. Магнитики с золотыми батонами, унитазами и бывшим президентом, символика разнообразная – рядом с поминальными лампадками. Меня это коробит, о чем я прямо сказал на обсуждении в день открытия нашей выставки. Не всем это понравилось. Один из присутствующих негодующе воскликнул, что мои слова он оставляет без комментариев. И это грустно, учитывая, что в массе своей участники обсуждения – художники.
Ю.М.: То есть, ты считаешь, что такие места требуют особого отношения?
С.В.: Да. Помню, когда посещал Освенцим, я учитывал тот факт, что не в Диснейленд еду. Оделся соответственно. Да и там старался вести себя сдержанно, хотя место такое, что ржать и зубоскалить не тянет. И магнитиков концлагерной тематики там не купишь. Уважение к погибшим людям у меня – на подсознательном уровне. И мне не важно, что в Освенциме погибли миллионы, а на Майдане – всего сотня. Я не призываю соблюдать траурный дресс-код, идя на Майдан. Но это место – точно не для торгашества.
