Пусть такой «постный» месседж вас не отпугнет. Когда арт-бук делают С. Волязловский и А. Кахидзе, неожиданные “твисты” обеспечены. Такие разные художники, объединенные разве что статусом лауреатов премии Малевича, – в одной резиденции…
Резиденцию (17-29 февраля) в Санкт-Петербурге организовали CEC ArtsLink – международная институция, миссия которой – крепить связи между представителями творческих профессий. В этот раз Украину представляли Стас Волязловский и Алевтина Кахидзе. Неделя интенсивной работы над созданием арт-бука в рамках проекта Книги Художника «Как художник художнице/Как художница – художнику». Чем делились «мытци»? Да все тем же – «Задуман честный разговор между художником (мужчиной) и художницей (женщиной) с помощью рисунка и текста о моногамности, феминизме… всем том, что имеет прямое и косвенное отношение к гетеросексуальной любви». Итоги этого разговора были представлены 25 февраля на выставке «Из Херсона и Музычей» в галерее «Тайга».
А мы представляем итоги беседы со Стасом – столь разнообразные, что арт-бук уже где-то тонет в глубоких водах его эпической рефлексии. Тонем вместе с ним. Но так этот заныр хорош, что всплывать раньше времени не рекомендовано☺ Кессонная болезнь, знаете ли, и прочая ху…та (пардон, в подражание «мытцю»).
«И вообще, книга –
о моногамности»
– Нас пригласили с Алевтиной делать арт-бук. О гетеросексуальных отношениях. И я всю эту ровно-интимную концепцию поведал таможеннику в питерском аэропорту, который настойчиво интересовался «целью поездки».
– В такой же торжественной подаче?
– Ну, объяснил ему, что мы приехали рисовать книгу о «правильных» отношениях – когда мужчина с женщиной. Как положено. И вообще, книга – о моногамности. Судя по его лицу, это слово ни о чем ему не говорило. Я, кстати, сам его недавно для себя открыл. Короче, я растолковал, что это когда мужчина и женщина – долго. Живут, в смысле. Лицо таможенника как-то опечалилось и я добавил, что это, действительно, большой труд – жить вместе долго и счастливо с целью умереть в один день.
– А ты-то сам как – жить долго с одним человеком?
– Так я же 9 лет в одном из браков оттрубил. Потом моногамность… размоногамилась. Я ведь не только таможенника образовал. Теперь Алевтина знает, что такое «куни» и «фалач» – с моих слов. И даже в ее рисунках появились стилизованные фалачи розового цвета. Обогатили друг друга духовно. Таке у нас теперь «різномаїття». Сначала эта беседа была в форме переписки в фейсбуке. Затем перешла в живой диалог – и мы все это иллюстрировали. В галерее «Тайга» мы показали готовую часть книги, плюс видео – мое и Алевтины.
– Комфортно тебе было работать с Алевтиной?
– Удивительно, но да. Я побаивался того, что в результате может получиться – очень уж мы разные, и в видениях, и в технике. Но мой брутальный шансон-арт очень гармонично дополнен ее воздушными рисунками и шрифтами. Это классный опыт, я рад, что мы смогли создать что-то совместное.
– А как уживались в быту?
– Да отлично. Жили мы в прекрасной квартире на улице Рубинштейна. На ней находится легендарный ленинградский рок-клуб. Квартира оказалась вся обставлена старинной мебелью. Там была золотая кровать, ну, из желтого метала, помпезный вид которой навел меня на мысль, что на ней зачали как минимум Александра Второго. На ней были какие-то венки, орлы и прочая х…та в классицизме типо. Еще у нее отвинчивались шайбы. И я все открутил. Думал шо там деньги или бриллианты царские заныканы. Них…я. Голяк. Долго прикручивал назад. Я от нее отказался – не из-за почтительного трепета или монархизма (присущего мне). Просто когда-то в Тунисе у меня была железная кровать, и когда я, даже не совокупляясь, поднимал голову, в нее мгновенно вонзалась декоративная ковка. Так что это ложе досталось Алевтине.
– Не оробела?
– Ей понравилось. Она ничего себе на ней не повредила. Еще в ее комнате помимо царевой кровати был коврик сомнительного происхождения с х…ево напечатанным сюжетом картины 19 века «Военный Совет в Филях». Там Кутузов на заседании решает сдать Москву французам. Мне бы этот коврик для творчества… Такие там е..ла у этого совета подгулявшие… Ваще во время лазания по Эрмитажу я западал на гобелены 15 века. Просто мечта временно случилась поработать там реставратором. Таких бы заплаток-х…в навалил там, де моль потрахала благородную шерсть. Текстиль – это мое.
Возвращаясь к нашему резидентскому быту, скажу, что в отличие от Алевтины устроился я поаскетичнее. Ни кроватей царевых, ни гобеленов – как Москву прое…ли. Короче, все лучшее девочкам. Это ваще мое жизненное кредо. Ток не ценят. Хотя вот Алевтина – исключение. Такие завтраки готовила и обеды! Салат с рукколой и чем-то, с чем я на своих пельменях херсонских не знаком. Тыквенный суп-пюре с шампиньонами. В кабаки ходить не надо. Хотя мы ходили и по ним частенько. Кухня французская на дому.
Кстати, о кухне. У нас на кухне была лампа, у которой мы чаевничали (простите меня за нездешний говор). 33-го года лампа – советские гербы и дарственная надпись «Товарищу Горькому от товарища Сталина», на 65-летие, по-моему. Закралось подозрение, что лампа эта – такой же фейк, как и письмо Линкольна в тарантиновской «Омерзительной восьмерке». Но мне потом сказали, что женщина, которая купила эту квартиру и передала в пользование культурным институциям, – серьезный коллекционер. Может, я действительно… чаевничал возле лампы тов. Горького.
А еще я сушил на ней носки – их красивый зеленый цвет отлично сочетался с строгим сталинским ампиром чи поздним модерном (х…й проссышь). Там была еще одна лампа – как у Ленина на портретах. На ней я заметил лифчик Алевтины – видно, тоже сушила. У меня и фото есть. Все в тему нашей резиденции – как мужчина женщине.
Она длилась 12 дней. Было много разных встреч. «Прекрасными серыми петербуржскими вечерами» делали арт-бук. Я рисовал х…и, Алевтина один раз нарисовала фаллоимитаторы. Они у нее очень эстетские получились.
– В каком виде будете презентовать арт-бук и где?
– В Украине покажем точно, но в разобранном виде, а потом я его переплету. Прямо в нашей библиотеке им. О. Гончара, бывшей Горького. Там есть прекрасный реставрационный цех. Книга, нарисованная под лампой Горького и переплетенная в библиотеке им. Горького, – разве не символично? Тем более, что Горький в свое время пострадал в нашем городе – он защищал какую-то женщину, мужики дали ему п…ды и он упал со ступенек лицом прямо на центральную улицу Ушакова. Военковские, говорят, лупанули.
«Мои дворянские корни
здесь особенно взыграли»
– Нас водили по многим историческим местам. Очень понравились мне могилы моих дальних родственников. Ну, там де цари ихние все похоронены в церкви. .Почему-то там стояли китайские пластиковые пальмы. Это меня расстроило.
– Стоп, какие предки? Откуда?
– Когда-то давно, до всех этих нынешних печальных событий, в утро стрелецкой казни мой родственник по фамилии Рыков (как у мамы) попал в немилость к царю Петру и был сослан в земли Харьковские. Но шото ему земли эти не понравились, и он отправился в Северную Осетию, где его семья перемешалась с тамошними горными князьями. Как говорила бабушка моя (царствие ей небесное, на том свете и ездить по небу тока в карете) ,после революции их потомки во избежание классовой чистки приехали в Херсон. Но это не совсем помогло избежать неприятностей с дворянством. Деда моего Князя посадили, бо он в тресте, де бухгалтером работал, деньги украл, и Бабушка пришла домой, а он пьяный лежит и мешок денег посреди хаты.А потом его еще раз посадили, потому шо с чужими чемоданами на вокзале в Одессе поймали. Натерпелась наша семья от Советской власти. Трудные времена для династии были.
– Ну да, генеалогическая мнгогоходовочка такая…
– Да, поэтому я зашёл в эту усыпальницу трепеща.
–Ты эту историю откуда знаешь, про предков?
– Мамин племянник Рыков, уже покойный (вёл любительский театр в клубе Ленина), копался в архивах и всё это нарыл. Поэтому, зайдя в усыпальницу, я был так возмущён этими пальмами. Сфотографировался на их фоне. На могиле Блока побывал.
– А что, мечтал на ней побывать?
– Мечтал. Но, к сожалению, я был не на той могиле. Это могила новая, в советское время перенесенная. Там лежат литераторы в одном месте, художники – Бенуа, Петров-Водкин, Крылов шо басни рассказывал и т.п. Блок изначально был похоронен на Смоленском кладбище, но в 1944 году его прах решили перезахоронить, как и прах многих других, на Волковском – шоб туристам было удобно, если там до классиков ушедших вдруг понесло. Перезахоронение, вернее, его финал был печален. Одна комиссия приехала, другая не доехала. Поэтому выкопали кости, завернули их в ватник (в ватник!) и написали на нем «Блок». И положили ватник под деревом, на ночь – пока приедет недоехавшая комиссия. Когда она, наконец, доехала, ватник оказался на стороже, а недалеко от места, де оставили ватник с «Блоком», бегала собака с берцовой костью в зубах. Ее так и не словили. Сторожу, понятно, дали п…й. Вот и похоронили вместо Блока ватник с названием «Блок». Короче говоря, фанаты ходят на старую могилу, а на новую – те, кто не в курсе. Я конечно в курсе .Но нас с Алевтиной как то привезли сразу на новую а на старую то за свои деньги ехать нужно было. Так что как есть. Я, конечно, очень грустил, сидя у могилы любимого поэта, по растраченной юности своей минувшей, декламировал про себя его бессмертные строки о Прекрасной Даме, вспоминая, как при помощи русской поэзии серебряного века разводил на совокупиться херсонских пэтэушниц из швейной бурсы. Когда им читаешь Блока, у них растерянность наступает и нужно это делать быстро – они не понимают, что происходит, но им приятно. Ну, приятно не от русского символизма поэтического, а от того, что им рожу не бьют перед соитием, а что-то ритмично рассказывают и там еще слова любовные проскакивают, им знакомые. Ну, и ритм. Ритм стихов, ритм телодвижений. В общем, обстановка такая – мантра с камасутрой. Я очень благодарен Александру Блоку за это.
– Да ты ничем не брезговал в деле пикапа! Вот и Блок пригодился…
– После похода на могилу мы с Алевтиной загуглили личную жизнь Блока и узнали, что он «отымел» 300 женщин, включая проституток. Но у него была жена – Менделеева-Блок. И вот эту Менделееву-Блок он них…я не е…л, них…я. Она у него была богиня типо такая, он ей посвящал стихи. Он ее вые…л через год и разочаровался, она тоже разочаровалась. Потом она забеременела, но не от него. Но они радовались, что завели ребенка, а ребенок взял и умер через недели две. Он написал стихотворение – «На смерть младенца». Грустил даже больше, чем жена. Так что мне очень интересно было побывать в Петербурге. На могиле, кстати был ток один букет каких-то роз недорогих.., я себе простить не могу, что не купил каких-то орхидей там. Я бабам обычно, когда там любовь, орхидеи дарю. (Блок – это же тоже про любовь, ну, и там про революцию немного в конце, когда на бабах выдохся). Или на крайняк, например, лилий, таких… «бакстовских», символичных. Я на выставке Бакста был в Русском музее. И еще на где-то. У меня все музеи нах…й перепутались. А, еще я был на выставке Фриды Кало. Там была прекрасная работа: мужчина резал женщину. Очень работа понравилась. Эмоциональная такая, страстная. До этого я видел толдько одну ее работу в МОМе (Нью-Йорк). Там все ровно было. Автопортрет.
«Я вёл очень культурный
образ жизни».
– В театр сходил?
– Сходил, не помню в какой. Точно не тот, шо с конями, де Пушкин ходил смотреть. Мы смотрели «Братьев Карамазовых» в очень современной постановке. Я их не читал. Я прочел «Преступление и наказание» до того волшебного момента, когда бабушку замочили, и больше не потянул. В спектакле все было очень эмоционально, герои даже бились в эпилепсии, качались в воде, которая капала с потолка. Брызги летели в зрителей, было интерактивно. Правда, первые два акта были скучные, я засыпал. И боялся захрапеть. Потом я проснулся.
– Что же разбудило? Поворот сюжета?
–Да тёлки там были такие… очень сильно отвлекали. Одна сидела вот так вот (я не могу так сесть – у меня штаны с мотней) и делала вот так, а потом подошла сзади другая и начала гладить груди и целовать в шею и массировать ей там, де она расставила. Вернее та, шо расставила, взяла руку той, что подошла, и давай ее рукой себе там наяривать и та потом сама ей наяривала уже. Бабы сосались реально. Они, говорят, сосались и по книге. Короче, у меня встал. Реально встал на Достоевском. Мне так еб…ться захотелось. Я уже за текстом не следил, а на тёлок смотрел. Они иногда ноги задирали. Ну, сама понимаешь.
– А зрители рядом тоже волновались?
– Они все очень внимательно смотрели. Одна из этих лесбиянок была постарше и поразвратнее. Я блондинок не люблю крашенных, а эта – крашенная. А всё равно заводила. (Може, потому, что я лесбиянок люблю). Но и вторая, помоложе, тоже была ничего. И они обе друг друга лапали какое-то время. А потом у них начались конвульсии, но конвульсии тоже были… эротические. Я не мог избавиться от мысли, что они не страдают, а кончают. И я думал, а вдруг она реально кончает.
– И ты потерял сюжетную линию…
– Нет, я понял, конечно, что кто-то прое…л деньги, и его посадили в тюрьму и кто-то кого-то подставил.
–Ну разве это не повод перечитать «Братьев Карамазовых»? Лучшая интерпретация. Я прямо задумалась, не могу сообразить, куда же вставить этих мастурбирующих женщин.
Дальше Стас, устав живописать процесс словами, решил продемонстрировать, что конкретно его возбудило. На себе, как вы уже поняли, ему было неудобно, и он взялся за меня. Ну, было слегка неловко, зато весело. Я бы сказала, разухабисто. Мы попытались это снять на видео, увы, мобильник умер. Между тем, я сообразила, что мы все-таки в публичном месте – могут и «попросить». Однако обошлось, более того, официанты, как мне потом сказали, с горячим интересом за всем этим наблюдали и даже раздражались, когда посетители настырно требовали «обслужить». Отдышавшись, продолжили беседу. И новый, неожиданный поворот.
«Меня поразили
работы пациентов психоневрологического интерната в Питергофе»
– Ок, досуг твой был очевидно насыщен. А были ли знакомства, запавшие в душу?
– Одно из ярких впечатлений – встреча с ребятами из БФ «Перспектива», которые в 2001 году организовали в психоневрологическом интернате №3 (Старый Петергоф) арт-студию. Работают они с пациентами разной тяжести, есть даже те, кто не говорит и даже не слышит, не умеет писать и не понимает язык жестов, общаются только через искусство. Один такой парень просто потряс меня своими многочисленными макетами домов из папье-маше и ящиками, полными зарисовок коридоров интерната и пейзажами территории этого заведения из окон его же. Он рисует то, где он живет, свой мир. Бесконечные коридоры. Шариковой ручкой. Очень близкая мне техника. Еще запомнились работы пациента с ДЦП: рисующего с помощью специального приспособления, прикрепленного на лбу. Отличная живопись и графика. При том графика компьютерная, в пеинте.
– Выставки делают?
– Да, в Европе были выставки, и даже некоторые художники из студии лично представляли там свое творчество. Благодаря ими занимающимся ребятам обитатели этого невеселого, я бы сказал, места могут присутствовать на своих выставках вне стен интернат. Если бы авторы этих картин жили в Европе, многие из них были бы, возможно, уже широко известны в арт-мире. Такие имена, как Адольф Вельфли, Генри Дарджер, Алоиза Корбаз, Огюстен Лесаж, русский Александр Лобанов, тоже были пациентами клиник и интернатов. Сейчас их работы находятся в музеях современного искусства по всему миру. Картины многих из них мне посчастливилось увидеть на вип-этаже Armory Show в Нью-Йорке, среди работ Пикассо, Шагала и т.д. А с Александром Лобановым я участвовал в Третьей Московской биеннале современного искусства.
Если уж речь зашла о Москве, то я как-то разговаривал с Владимиром Абакумовым, директором Московского музея творчества аутсайдеров, и он помнит, что наши «тотемовцы» приезжали к нему из Херсона на конференцию с докладом о творчестве и Доме художницы из херсонской области Полины Райко, оставили альбом.Он ездил по Европе, снимая передачи о художниках-аутсайдерах, живущих зачастую хоть и в клиниках, но в нормальных условиях, у каждого своя комната, они могут покупать одежду, сигареты, телевизоры и т.д. Фактически, жить полноценной жизнью обыкновенных людей. К сожалению, по законам РФ большинство таких людей в России (я не знаю, как с этим обстоит дело в Украине) не могут продавать свои работы, так как считаются недееспособными. А жаль. Как я понял на собственном опыте, побывав на занятиях, проводимых в Петергофском интернате, работа у организаторов студии нелегкая, но интересная. И самое главное – очень нужная для тех, с кем они работают. Это было понятно еще тогда, когда мы подходили к зданию, и я видел радостные лица встреченных во дворе и смотрящих в окна художников, ожидающих очередного занятия.
Разговор потек в том русле, что надо бы нам придумать совместный проект с этими ребятами. У нас, ведь, тоже талантливых людей с ограниченными возможностями хватает. И было бы здорово организовать подобную студию в наших широтах, опираясь на опыт коллег из «Перспективы». Пошли думать…
