Художник Павел Маков настолько успешен, что на трудовые доходы собрал коллекцию чужой первоклассной живописи
В интервью Контрактам художник Павел Маков рассказал о том, что:
1) хочет зарабатывать миллионы, но не планирует
2) в 1990-е жил на международные премии
3) количество талантливых людей в каждом поколении одинаково
4) его работы ничуть не хуже тех, что уходят на мировых аукционах за баснословные суммы
5) больше всех зарабатывают творцы средней руки, которые знают, как себя продать
6) львиную долю доходов тратит на покупку свободного времени
Этот харьковский творец выставляется только в лучших столичных галереях. Каждая его концептуальная экспозиция сопровождается ажиотажем. Павел Маков упорно использует редкую для сегодняшних художников технику — офорт, разновидность гравюры. Наверное, если бы выдающийся мастер Средневековья Альбрехт Дюрер родился в Советском Союзе, они с самым молодым членом-корреспондентом Академии искусств Украины Маковым были бы главными конкурентами. Во всяком случае, от офортов харьковчанина с мухами, тараканами, мишенями, элементами индустриального пейзажа и садами веет такими же готическими холодом, мраком и строгостью.
На ботинки хватало
Давно взялись за карандаш?
— До 7 класса желания рисовать не было. А в 13 лет вдруг увлекся, поступил в художественную школу в родном Ленинграде, которую, правда, не окончил: семья переехала в Украину. Поступил в Крымское художественное училище, на художественно-педагогическое отделение, оно же живописное.
В Харьковском художественно-промышленном институте учились на той же специальности?
— В Харькове уже поступил на «станковую графику». Живописи в той мере, в которой хотел, научился в училище. Когда речь зашла о самосовершенствовании, захотелось заниматься именно графикой. Видимо, этот художественный язык мне ближе: бумагу всегда любил больше, чем холст и масло.
— А не вернуться ли к живописи?
То есть получение Гран-при в молодом возрасте за графику неожиданностью не стало?
— Когда мне был 31 год, получил Гран-при на Всесоюзной биеннале графики в Калининграде. Я, хоть и знал цену тому, что делаю, однако на премию не рассчитывал. Ее вручал академик, легендарный график-иллюстратор Дмитрий Бисти — до сих пор этим горжусь. Первое, что купил на полученные 500 руб., ботинки: мои на тот момент совсем порвались. А премированные работы остались в коллекции Калининградского музея.
Музеи часто приобретали ваши произведения?
— Достаточно часто: Калининградский, Симферопольский, киевский Национальный художественный, Пушкинский музеи, Третьяковка… Самый первый музей, купивший у меня три рисунка в 1988-м — Сумской государственный художественный. Полученные за рисунки 800 руб. были на тот момент большими деньгами.
Значит, в Советском Союзе вам работалось хорошо?
— Ложное впечатление. Не будь перестройки — все наше поколение работало бы в андеграунде. Я даже собирался получать второе образование — преподавателя английского языка, поскольку знал, что в советской действительности как художник выжить не смогу.
В советское время многие художники вели безбедное существование.
— Да, но только те, кто мог найти общий язык с властями. Я его искать не хотел. Когда служил в армии, рисовал вождей: Брежнева, Андропова, Черненко, 
Горбачева, но не будешь ведь этому посвящать всю жизнь. Вот я и думал подстраховаться и наряду с графикой заняться еще одним любимым делом. Вообще, когда был ребенком, учился в школе с углубленным изучением английского языка, но потом дополнительно занимался с преподавательницей. Из армии писал ей письма на английском. Шекспира читал в оригинале. И в конечном счете знания английского очень пригодились — во время поездок и работы за границей.
С чем была связана ваша первая поездка за рубеж?
— В конце 1980-х поехал в Данию — участвовал в выставке молодых советских художников. Ездить приходилось довольно часто, не только на выставки. Я преподавал: давал мастер-классы в Дании, Америке, Англии.
Таким образом подрабатывали?
— Какие-то деньги преподавание, разумеется, приносило, иначе им заниматься бы не стоило. Но основным источником дохода тогда были международные премии. В 1993 году получил $3 тыс., а в 1994-м — $5 тыс. Это и сейчас серьезные суммы, а тогда были целым состоянием.
Почему не остались жить за границей? Думаю, возможностей было предостаточно.
— Мне интереснее и комфортнее жить здесь. Крайне сложно эмигрировать и при этом не сломаться как художнику. Можно было, конечно, пожертвовать собой и переехать ради благополучия детей и будущих внуков. Но ведь я сам чей-то ребенок. Да и потом, прежде всего хочу получать от жизни радость. Поэтому за границу выезжаю ненадолго, чтобы развеяться.
Коэффициент полезного бездействия
Живопись вы забросили бесповоротно?
— Последнюю живописную работу создал в 1991 году, но не исключено, что скоро к ней все-таки вернусь. Однако пока всем техникам предпочитаю графику, хотя себя в них не ограничиваю: занимаюсь и рисунком, и
фотографией. Больше всего люблю офорты, которые делаю уже 17 лет. Первые из них были выполнены в классической технике: она предполагает изготовление одной печатной формы, с которой впоследствии делают оттиски. Почти все творчество в таком случае ограничивается изготовлением доски, а печать оттисков — это совершенно механическая работа, которую вполне можно доверить помощнику. Со временем я пришел к нестандартному использованию классической техники: делаю маленькие доски для изготовления порой очень больших работ. На одной иногда бывает по несколько тысяч оттисков, с нескольких десятков досок — тиражность подобных работ исключена. И в таком случае творческая часть заключается не в изготовлении доски, а как раз в нанесении отпечатков.
Ваше творчество механизировано?
— Работаю на станке. Причем недавно купил в Голландии новый: он печатает не лучше старого, но дело идет быстрее и легче. Так что хоть станок и стоит серьезных денег — несколько тысяч евро, затраты себя оправдывают. Кстати, дорогостоящая транспортировка 800-килограммового оборудования в Украину обошлась бесплатно: была подарком от поклонников моего творчества.
И сколько сегодня у вас занимает времени изготовление одного офорта?
— От одного месяца до нескольких лет. Во-первых, сама доска делается долго. Но главное, серьезный творческий процесс требует массу времени для «отстоя» — осмысления. Бывает так: как бы ни старался — работа с места не сдвигается. Нужны периоды бездействия.
В результате, случается, заказчик уже и деньги заплатил, а ждет произведение и год, и два. Зная о том, что ускорение процесса значительно ухудшит качество, коллекционеры терпят и, как правило, вознаграждаются сторицей. Так одну работу я делал целых три года.
На недостаток клиентов не жалуетесь?
— К счастью, в Украине начали появляться коллекционеры, но пока их мало. Большинство состоятельных людей предпочитают купить автомобиль. Приобретение авто за $100 тыс., на котором ездят максимум 5-6 лет, считается обычным делом, а покупка картины за такую же сумму, являющей собой непреходящую ценность, вызывает всеобщее изумление.
Вас не смущает работа под заказ?
— Делаю офорты исключительно для давних друзей и коллекционеров. Правда, есть один нюанс. Сделать работу, которая бы вписалась в интерьер, — для меня задача интересная. А вот вписываться во вкусы заказчика не стану никогда. Если мне вдруг хоть в малейшей степени начинают диктовать условия, просто отказываюсь от заказа. Кстати, стоимость заказной работы от обычной не отличается.
Стало быть, вас нельзя попросить «нарисовать красавицу»?
— Можно попросить сделать работу в интересном мне ключе. Если сейчас разрабатываю тему «Сады» — офорт будет с садом. И если хорошо знаком с заказчиком и он мне интересен, это будет личный, похожий на него, «сад-портрет».
А если человек вам неинтересен?
— Подстраиваться под него не буду.
Некоторые считают, что ваши монохромные работы с многократно продублированными образами весьма мрачны.
— Это понятно: потребитель на досуге хочет расслабиться и развлечься. Но я не обязан никого развлекать. Вся жизнь — это драма. Ни у кого ведь не возникает претензий к Шекспиру за то, что у него в каждой пьесе море крови. Мое искусство — не для развлечения, а для размышления. В конце концов, я могу себе позволить делать то, что нравится. Даже если мои работы вообще перестанут покупать (а это вряд ли), у меня останется пожизненная стипендия Академии искусств Украины: 3 тыс. грн в месяц вполне хватит, чтобы не умереть с голоду.
Оцени себя сам
Сколько покупатели готовы платить за ваши «драмы»?
— От нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч долларов.
Вы устанавливаете цену в зависимости от размера офорта?
— Не всегда. Например, есть миниатюрные работы, которые если и продам, то за очень большие деньги. Для меня это принципиальные произведения, необходимые для решения будущих творческих задач. Кстати, все художественные эксперименты провожу в маленьких форматах, чтобы свои открытия затем использовать для изготовления больших работ, которые, как правило, и привлекают коллекционеров.
Сегодняшние ваши работы дороже прежних. На цене отражается ваш профессиональный рост?
— Не могу сказать, что работы, сделанные мной 20 лет назад, менее профессиональны. Просто они другие. Я бы связал рост цен в большей степени с инфляцией. Сформированного арт-рынка в Украине нет. Поэтому цены на работы определяются просто: в соответствии с тем, сколько люди готовы платить. Это естественный процесс, вмешиваться в который я не стремлюсь.
Когда вы будете продаваться за миллионы?
— В мои планы это не входит. И не потому, что не хочу. В процессе производства вообще о продаже не думаю. То есть я не делаю, чтобы продать, а продаю, что сделал.
Да, мои работы ничуть не хуже, чем легендарные современные произведения, которые уходят на мировых аукционах за баснословные суммы. Но это вопрос не искусства, а рынка. Взвинчивают цены не художники, а менеджеры.
Если у нас с менеджерами проблемы, не проще ли продаваться на Западе?
— Не стоит строить иллюзий относительно востребованности украинского искусства на Западе. Там есть свое — оно и продается за миллионы. Конечно, мои работы присутствуют во многих мировых музеях с именем. Но на моем благосостоянии это не отражается: музеи во всем мире — это преимущественно государственные учреждения, существующие за счет денег налогоплательщиков, а потому не такие уж и богатые.
Насколько я понимаю, вы работаете без менеджера?
— Пока большую часть работ продаю сам — желающие обращаются напрямую.
Не мешает ваша физическая удаленность от основного арт-рынка — Киева?
— В Харькове у меня прекрасная квартира, хорошая мастерская, загородный дом с садом, где можно с комфортом царапать доски. А в Киеве ничего нет. И чтобы получить это, нужно десять лет не пить, не есть — работать только на жилье. Мне проще и экономически выгоднее сесть за руль и приехать сюда из Харькова, если на то есть необходимость. Благо, водить авто люблю.
Насколько активно пользуетесь посредничеством галерей?
 |
— Часть работ продают через киевские галереи «Цех», «Я Галерея». Поступают предложения о сотрудничестве и от других галерей, но я не тороплюсь соглашаться. Сейчас эти учреждения принялись плодиться и множиться, потому что на арт-рынке появились деньги. И рвут меня просто на кусочки: всем дай-дай-дай кусочек. Я себя определенно чувствую товаром, который сегодня стоит дешево, а завтра может принести большую прибыль. Активизировались и художники, особенно плохие и средние, они куда более нахраписты и зачастую более успешны, чем таланты. Так везде: больше всех зарабатывают середнячки, которые знают, как себя продать. Понимаете ли в чем дело: количество галерей увеличилось, а хороших художников-то больше не стало.
Выгодно работать с галереями?
— Они берут высокий процент за услуги. Причем не с коллекционера, а с художника — за то, что принимают на себя головную боль: общение с клиентом, аренда помещения, реклама, пиар. Преимущество для меня: сотрудничая с хорошей галереей, могу всей этой организационной ерундой не заниматься. Выгода для покупателя: если ему вдруг понадобится продать купленное произведение искусства, он вполне может рассчитывать на помощь галереи. Художник такой услуги оказывать не будет.
Но купить картину у самого художника иногда значительно дешевле.
— Если возникает такая ситуация — это значит, что художник ведет себя непорядочно по отношению к галерее. Либо галерея настолько завысила цену на работу, что брать ее за такие деньги никто не станет. Моя позиция жесткая: я назначаю цену и никому ее менять не разрешаю.
На что вы тратите заработанные деньги?
— Львиная доля доходов уходит на покупку свободного времени, когда я «только и делаю, что ничего не делаю». Также собираю произведения искусства. У меня достаточно большая коллекция, хотя первостепенных работ в ней, на мой взгляд, всего 4-5. В основном интересуюсь произведениями моих ровесников, которые близки мне по духу. Собрал работы Александра Ройтбурда, Олега Тистола, Николая Маценко, Олега Голосия, Павла Керестея, Тиберия Сильваши, Александра Животкова, много произведений Александра Сухолита. Есть хорошая европейская графика, но имена ее авторов обывателю ничего не скажут.
Почему ваше поколение столь щедро на таланты?
— Совпал ряд факторов. Во-первых, мы — третье поколение советских людей. От совка устали наши бабушки и родители: мы уже родились уставшими от него. Во-вторых, мы получили классическое, ортодоксальное и поэтому прекрасное профессиональное образование. И вот в 1986-м, когда нам было лет по 30, появилась возможность делать все, что хочешь. Сумма накопленных идей и мастерства перешла в качество работ.
В 1990-х подобного процесса не произошло, поскольку сложная экономическая ситуация заставила заниматься талантливых людей совершенно далекими от творчества делами: они искали возможности себя прокормить. На мой взгляд, количество умных, талантливых людей в каждом поколении одинаково. Их миссия — оставаться таковыми, несмотря ни на что.
