Вот уже два дня его друзья и знакомые пытаются смириться с этой мыслью. Рефлексируют, договаривают несказанное в мысленных диалогах, вспоминают, рассказывают смешные истории из жизни Стаса, задают вопрос «почему?».
Он был бесконечно сложный человек и каждый видел его по-своему. С ним спорили, ругались и мирились, восхищались одними работами, удивлялись другим, возмущались третьими. И невозможно весь этот огромный мир втиснуть в рамки одной статьи. Да еще и статьи, которая, по сути, станет некрологом человеку, с которым ты пил кофе еще три недели назад.
Я знакома со Стасом больше двадцати лет. Мы работали вместе в разных газетах. Сначала во «Взгляде», потом во «Вгору». Он – фотограф. Я – журналист. Всегда удивляло и восхищало его умение видеть то, чего не видят другие. Он был перфекционистом – часами отбирал фотографии для материалов, сомневался, браковал. В его художественную мастерскую я не была допущена. Там он был один на один со своими простынями и матрасами, глиной и бумагой. Спросила его однажды о том, как работает. Сказал, что импровизирует, никогда не знает, что получится в финале.
Стас Волязловский. “Козак мамай 2008”, 2008.
Несколько лет назад он дал интервью газете «Вгору», где рассказал, почему и как рисует:
«Это моя рефлексия на мир, в котором я существую, с его интересами, проблемами, страхами, религией, новыми культурными вызовами, с его телевидением и программами, наполненными дебильной рекламой, расчлененкой, криминалом, порнографией, сериалами и политикой, с его желтой прессой и его интернетом. Возможно, для меня это что-то вроде арт-терапии. Мне действительно удается освободиться от всего, лезущего в мозг помимо моей воли. Беру и вываливаю все налезшее в эдакой лубочно-концентрированной форме на лист бумаги или старые сэконд-хэндовские простыни, которые разрисовываю шариковыми ручками».
Стас Волязловский. Иисус, спасите, 2014.
А в финале получались работы, которые принимали участие в международных выставках в Польше, Швеции, Германии, Британии и России. В 2009 году Стас Волязловский был участником Московского биеннале современного искусства под кураторством Жана-Юбера Мартена. В 2010-м стал лауреатом премии Казимира Малевича Польского института в Украине. Работы Стаса выставлялись на 5 персональных и 20 коллективных международных выставках и биеннале современного искусства, среди которых Armory Show в Нью-Йорке, Artissima в Милане, Frieze Art Fair в Лондоне, Generations.USA в киевском PinchukArtCentre и 5-я Международная триеннале малых графических форм в Вильнюсе.
Работа из коллекции из матрасов, созданная херсонским художником Стасом Волязловским специально для показа на крупнейшей американской арт-ярмарке Armory Show-2011, проходившей в Нью-Йорке.
Фото из архивов “Вгору”. Стас Волязловский: Матрасы “состарены” и временем, и с помощью чифиря, рисунок нанесен шариковой ручкой…
О Стасе говорят: основоположник стиля «шансон-арт» и непревзойденный мастер политических портретов, остроумный рефератист и яркий видеограф, мастер перфоманса и автор сказок, стихов и манифестов. Он появился в современном украинском искусстве в 2007 и ушел в начале 2018. Ушел неожиданно для всех.
Елена Афанасьева (куратор, Центр ТОТЕМ) вспоминает: Елена Афанасьева (куратор, Центр ТОТЕМ) вспоминает:
«Даже сложно вспомнить, какой это был год. Конец 90-х. «Тотем» тогда делал телепрограммы об интересных людях Херсона, и кто-то нас познакомил со Стасом. Он преподавал керамику детям в доме пионеров на Сухарке, как мы потом говорили – лепил зайцев. Зайцы, кстати, были очень креативные. Стас оказался действительно интересным собеседником, в пух и прах громил закостенелый на тот момент союз художников, было видно, что хочет чего-то другого, нового, свежего. Потом была выставка молодых художников «Семь» в музее. Авторов действительно было семь. Работы Стаса – гуашевого кота и керамику, – знакомый искусствовед назвал «вторичными». Но всё равно это было «другое» искусство, и с тех пор началась наша дружба со Стасом.
При первой же возможности я пригласила его в творческий проект и поездку по Узбекистану. Об этом можно написать отдельный рассказ, если не повесть. Это была первая поездка Стаса за границу, было много юмора, и пока наши фотографы документировали восточную реальность, Стас (тогда ещё не имевший фотоаппарата) решил сделать серию комиксов о нашем путешествии. Этими комиксами потом была проиллюстрирована статья в журнале «НАШ», а найденный в поездке стиль Стас развил в работах на ткани.
Журнал «НАШ» – это тоже целая эпоха. В декабре 2017-го журналу исполнилось 19 лет. 24-го декабря Стас в комментариях на фейсбуке написал: «Это, пожалуй, лучшее, что было в моей творчей жизни». Мы действительно «дружили семьями» – херсонский «Тотем» и Стас Волязловский и днепропетровский «НАШ». Ни одного номера не обходилось без фотографий или рисунков Стаса. В «НАШ» он выплеснул всю свою иронию и свой особый взгляд на мир.Именно этим особым взглядом Стас всегда меня удивлял. Иным людям нужно как минимум 5-6 лет образования в каком-нибудь искусствоведческом вузе, а потом ещё годы стажировок и практик, чтобы внятно формулировать и транслировать идеи, которыми живёт современное искусство. Волязловский с его образованием херсонского ПТУ умел настолько чётко в нескольких предложениях выразить суть выставки или работы, что я каждый раз поражалась такому точному, «прицельному» чутью современного искусства.
Вместе с развивающимся «чутьём» рос и уровень работ. В 2010-м я подала его на премию Малевича, одну из самых престижных наград, которые может получить художник в Украине. Почему-то даже не сомневалась в победе, хотя конкуренты были более именитые, с огромным послужным списком выставок за рубежом. Когда в зале Национального художественного музея объявили: «Лауреатом становится…. Стас Волязловский, Херсон!», я прыгала, кричала и чуть не плакала. А Стас прочитал со сцены какой-то очень смешной стих, написанный накануне «на коленке». Думаю, даже если бы ему вручали «Оскар», он бы сделал из этого ироничный перфоманс.Сейчас мне кажется, что у Стаса не было полутонов. Было только чёрное и белое. Не зря ему так хорошо удавалась графика… В «чёрном состоянии» он был очень напряжён, нервы взвинчены, не человек, а сплошной стресс. В «белом состоянии» Стас мог рассмешить до слёз историями о тусовках художников и о похождениях своей бурной юности. Ирония, кажется, была для него единственным способом защититься от херсонской реальности, ну или хотя бы окрасить её в яркие цвета… И при этом он не хотел переезжать в Киев, говорил, что Херсон его подпитывает… Наверное, он был прав: даже в комфортных номерах Нью-Йоркских гостиниц Волязловский продолжал снимать нечто выходящее за рамки обыденности, за рамки «приличий», в которых ему всегда было тесно. Не раз он говорил, что особое удовольствие ему доставляет стоять неузнанным в выставочном зале, за спиной у случайных зрителей, и слушать, что они говорят про его работы. И чем больше зрители негодуют – тем интереснее. Поэтому, когда будете смотреть работы Стаса Волязловского, критикуйте. Возмущайтесь. Негодуйте. Автор уже не стоит за вашей спиной. Но это часть перфоманса, в который нас втянул один из лучших художников, которых родил Херсон. И это факт – к сожалению, теперь уже исторический».
Марина Усманова (журналист, БО «Иная») пишет:
«Он непревзойденно невербально матерился – в живописи и графике. Пафосные выставочные площадки Херсона часто отказывались это выставлять. Чтобы проиллюстрировать статьи о его выставке в Киеве или за рубежом, херсонским журналистам приходилось долго перебирать фотографии и искать что-то, что пропустили бы редакторы. Мы вместе работали в газете. Никто ни до, ни после него не фотографировал так по-уродски херсонский политический бомонд. Сессия горсовета, а лица у всех – как на картинах Босха! Он мотал нервы своим женщинам, регулярно разбивал мобильники о стену, имел скверный характер…. В общем, мне будет его не хватать».
Роман Бондарчук (кинорежиссер)
Запам’ятались історії, які, звичайно, треба було одразу знімати в кіно. Як Стас знайомився з провідницями плацкартних вагонів і купував у них старі наволки із простирадлами – чим страшніші, тим краще: з плямами, з дірками. Щоб малювати потім на них кульковою ручкою картини в стилі Шансон-арт.
Як зустрічав у себе вдома гостей – у купальнику Бората: смужка зеленого атласу між ногами, яка переходить у дві тонкі підтяжки – «Хожу в нем на пляж, пацаны уже почти привыкли…»
Новорічні листівки, які він знімав у дворі біля дому, – спалах, переляканий чорний кіт, фрагмент газової труби, чиясь забута ганчірка з ялинковою прикрасою на ній… І підпис – «Не могу из двух выбрать одну. Чтобы там все было наиболее ровно по композиции кадра, динамике, перспективе, новогодней атмосферности…».
Гостра, абсурдна, некрасива реальність, яку він намагався підірвати. Стас розчинявся в образі сучасного художника, який ці руїни навколо приймає з пафосом, живе в них і навіть щиро намагається полюбити. І пропонує полюбити нам.
– Тебе комфортно в Херсоне? – питав я.
– Здесь скорее такая вещь, когда тебе не комфортно с самим собой. Будь ты в Америке или Милане – там здорово, я был в Нью-йорке. В Милане мне предлагали работать и жить. У нас так красиво, говорят. А я выглядываю со своего балкона, 50 градусов жары, пацаны водку пьют во дворе – и это мой двор! От себя никуда не убежишь.
Стас творив міфологію нашого півдня. Його роботи – це рефлексія на абсурд, цинізм, убогість, подвійні стандарти. Естетику, в якій нам усім пропонується жити. Чи можна бути тут і зараз щасливим? Чи можна тут бути нормальним взагалі? Треба з цим усим боротися, чи кудись втікати? Чи навпаки, зливатися з місцевістю й радіти рожевим шторам, купувати накладки на груди у формі ананасів, ходити в туфлях із хутра морських котиків та збирати гроші, щоб раз у житті покататися на лімузині – на пляж, на весілля або на якийсь там свій ювілей.
Від його робіт завжди ставало якось легше, веселіше жити. Думалось: нє, ніяких рожевих штор у моєму житті. І що ти не один такий, хто про це все думає.
…Стас очень любил море. В конце августа 2017 года, на опустевшем пляже, в очень жаркий и длинный день, мы говорили обо всем. Он рассказывал смешные истории о своих приключениях в разных городах мира, говорил о том, что ему очень не хватает в жизни устойчивости, что мир ненадежен и текуч, как песок, цитировал Арсения Тарковского. И было ясно, что если его поскрести основательно, то там, в глубине, окажется испуганный и жестокий (как и положено, в подростковом возрасте) мальчик, который любит стихи Арсения Тарковского и свою маму, но почему-то очень этого стесняется. А потом он уходил в море купаться. И купался очень долго, и было такое ощущение, что он уже из этого моря не выйдет никогда, но он выходил, и мы продолжали говорить, и день все длился. Вот так я его и запомню – на безлюдном пляже в Большевике, уходящим в море …”
