Сегодня один день с художником я провела в компании Стаса Волязловского – художника, который живет и работает в городе Херсоне. Знаменитый автор «шансон арта», участник многих международных проектов и биеннале провел несколько дней в Киеве, где по просьбе ART UKRAINE его застала врасплох куратор Малой Галереи Мыстецького Арсенала – Дана Брежнева.
Фото Кирилла Гайдая-Роскошного
Нужно пояснить, что в своей галерейной деятельности я руководствуюсь большим интересом к художественным проявлениям в регионах нашей страны. В частности, я уже говорила с Максом Афанасьевым, с которым вы плотно сотрудничаете в рамках группы ТОТЕМ и немножко знаю об обьеденении СОУС (South Ukrainian Culture – ресурс о культуре Юга Украины. Интересно теперь узнать твой угол зрения на происходящее в Херсоне. Помимо вашей деятельности, что еще происходит в художественной среде города?
Меня и моих друзей бесконечно радует деятельность Херсонского Cоюза Художников. Выставочный зал у них стоит на главной площади в 150 метрах от облгосадминистрации и памятника Ленина, из пьедестала которого после падения вождя сделали памятник «Небесной сотни» – обклеив подставку Ленина оракалом под вышиванку с надписью а-ля нарбутовским шрифтом «Пямятник небесной сотни», а сверху «прапор». Опять таки, «творчий винахід Херсонского союза художников». Часть их творческой деятельности – зарабатывание средств к выживанию. Для того, чтобы организация не погибла, на помощь приходит аренда. Например, они сдают кусок своей стенки какому-то банку, куда тот врезал банкомат. Как бы рожа автомата – понятно, на улице, а жопа – внутри выставочного пространства. Ту часть, которая внутри, гуманно прикрыли занавесочкой, чтобы не мешать целостности экспозиций, состоящих из натюрмортов, пейзажей, портретов хлеборобов, которые давно умерли, как и художники, их писавшие. И вот люди смотрят картины, а в банкомате за занавеской внезапно начинают падать куски золота и греметь – все, конечно же, подпрыгивают от неожиданности. А когда автомат у людей карточку глотает, они начинают требовать, чтоб ее вытянули «С ВАШЕЙ СТОРОНЫ!» у смотрительниц зала. Был даже случай, когда из-за банкомата этот зал взломали; банкомат не удалось вскрыть, но были украдены стационарный телефон заведения, 15 гривен и моющее средство для окон, картины же остались на месте. Обидно. Не было этих киношных пустых рам с остатками холста, который скручен в дудку и уже едет в Амстердам или еще куда, где заказали и ждут, куря 200-долларовую сигару, постукивая другой рукой с перстнем в 60 карат по кейсу с миллионом евро, приготовленными в обмен на нетленку. Сам банкомат во время вскрытия как-то особо заблокировался. Оказалось, так предусмотрено, если банкомат гвоздодером поддевать, поэтому правоохранительным органом пришлось привезти туда же паренька в наручниках, который за 7 минут его открыл. Милиция ему поаплодировала, снова надела наручники и увезла. И это все в выставочном зале.
В городе событий мало, так что я иногда их посещаю – поржать. Когда там проходят открытия, ровно в три часа все собираются и по очереди произносят речи – все очень «урочисто». Именно в это время заходят люди в бронежилетах с автоматами, металлическими коробкам, кричат «Расступись!» и направляются к банкомату. Вся эта торжественная толпа разрезается, они проходят и начинают греметь ящиками, а все стоят, ждут.
Еще Союз любит запустить в свое помещение, например, какой-нибудь магазин женского белья. Ты, когда там находишься, смотришь картины, заходишь за угол, а там такой магазин, тебя отбрасывает, как знаешь, когда в женский туалет нечаянно зашел. Самое интересное, что то, что можно назвать перформансом, было еще до банкомата и лифчиков. Году в 2005-м я зашел на выставку художницы, которая рисует цветы. Очень красиво рисует их. Так, как ничто прекрасное мне не чуждо, не взирая на мое «ото от свое»: в первом зале были действительно цветы, а вот во втором я оторопел. Там были полки с очками, таблица для проверки зрения и тетя в белом халате, которая проверяла зрение всем желающим. Оказывается, заехал магазин «Очкарик», в котором можно проверить зрение, подобрать очки, купить их и уже по-новому взглянуть на цветы художницы, которая их рисует очень красиво. Ее работы так и не сняли – только одну, где висела таблица для проверки зрения.
Фото Кирилла Гайдая-Роскошного
Мне это напомнило ваше видео о выставке карликовых обезьянок в Художественном Музее Херсона. А какие у тебя отношения с Союзом?
Я довольно-таки долго принимал участие в выставках Союза. Очень давно это было. Я там 10 лет выставлял керамику. Я, кстати, преподавал керамику в ПТУ и Центре детей и юношества одного из районов Херсона. Педстажа у меня 9 лет и ни одного растления (смеется).
Союзная братия любила именно керамику. Во первых, окна пустуют, а подоконники не малые. Приносят женщины, народные рукодельницы, салфетки вязанные, а сверху твою керамику – красиво как дома, уютно на экспозиции. По углам вазы напольные – уже и углы заполнены.
Члены союза неоднократно предлагали мне поступить в Союз. Я даже на собрание пришел, но тут произошло, то, что я нарек «парадоксом 16-го Шевченко». Когда отбирали работы на всесоюзную выставку, все, естественно, принесли портреты Шевченко. На 15-том председатель говорит «Все, Шевченков больше не берем» и тут в дверь заходит самый старый член союза, и гордо несет своего 16-го Шевченко, и почему-то он у него в смокинге и с белой хризантемой; явно «под шафе», судя по улыбке, не соответствующей заднему фону, где секутся козаки «не на жизнь а на смерть» – то ли с ляхами, то ли с кем то еще «за неньку нашу Украину». Он цветной, а казаки все серые. Председатель смотрит на «творчу братву», – ну как, мол, надо уважить, – и так 16-й Шевченко поехал в Киев от Херсона.
У меня возник протест к этим участиям и вступлениям – в моей керамике стали появляться фалачи. Мягче говоря, фаллические символы. Сперва они носили некий этнический характер, а потом, я как-то на тарелках настенных нафигачил композицию, где чуваки друг друга насаживают: все очень тонко орнаментально сделано – издалека кажется, что просто орнамент красивый. Они даже их повесили – там вообще люди людям доверяют еще с советских времен: ну не может же такого быть, чтоб какой-то художник в СССР принес Ленина с хером вместо носа! Народ на открытии так издалека говорил – какая красота! И это затяжное «ааа…» по мере приближения к работе. А оно издалека цветочками, а вблизи х**ми. Приглашать перестали.
В какой то момент я понял, что совсем исчерпал керамику. Меня никогда особо не интересовала форма – я просто делал вазу или тарелку, это для меня был, своего рода лист бумаги, на который я наносил орнамент. В керамике есть одна проблема – нарочитая сувенирность.
Как ты перешел на графику?
Сейчас делаю «тряпки» – я так называю текстиль, с которым меня на сегодняшний день знают. Это старые простыни, шариковая ручка, чай. Графикой всегда занимался, Экслибрисом. Станок даже есть офортный. Много отправлял на всякие мероприятия по экслибриcу и малой графике. Каталоги получал из разных стран. Приятно…Но и там морозиться стали, сюжеты пошли не те…Не их формат.
Толчок к вышеупомянутым «тряпкам», – и даже не тряпкам, а, скорее, форме или языку, который я называю CHANSONART, – мне дал Юра Соломко, за что я ему всегда буду очень благодарен. Они старые друзья со Славой Машницким, который создал и зарегистрировал музей современного искусства в городе Херсоне, где выставлялись работы Александра Гнилицкого, Олега Голосия, Максима Мамсикова, Николая Маценко Сергея Ануфриева и пр. Кстати, с выставкой Маценко в Союзе тоже смешно было: хоть его творчество довольно спокойное, все равно переполошило Херсон. Мы нашли в книге отзывов и предложений следующую запись: «Только после просмотра выставки художника Николая Маценко, можно в полной мере оценить работу Союза художников, все его натюрморты, картины.. Художнику нужно лечиться». И подпись – врач-психиатр такой-то, и хлоп – его личная печать доктора.
Так вот, приехал Юра Соломко к Славе, они пришли ко мне в мастерскую, он глянул работы и дико раскритиковал. Cказал: мол, все, конечно хорошо, но каное-то все сырое. «Больше думай», – говорит. – «К чему ты все это делаешь – все вроде бы здесь есть: и стилизация, и композиция, и вкус у тебя хороший». А потом так задумчиво добавил «твои работы напоминают мне работы шизофреников». Я не обиделся, начал думать: а к чему, действительно? И еще: я как-то при всех этих х***ях чувствовал, что это просто х**. Ну так, Херсон пораздражать.. Не взирая на мое хулиганство, смелости в этом не было. Я вспомнил персонажа из Ильфа и Петрова, который специально лег в психиатрическую лечебницу чтоб открыто поливать советскую власть, и подумал, что я действительно нахожусь в каких то рамках. Тогда-то и начал эксперементировать с тряпочками, текстом, образами, отпустил сознание. Потом в Херсон приехал Саша Соловьев – у него была рабочая поездка по городам Украины. Он видел меня в журнале «Наш», где я много печатался. У меня как раз выставка была у Славы в музее, там мы и познакомились. Ему все понравилось, он взял у меня диски с работами. Спустя довольно короткий срок я приехал в Киев, остановился у Юры – у меня как раз выставка в галере «Цех» была. Соломко сразу отметил мою реакцию на его критику. Она мне, правда, помогла. Я ему очень благодарен.
Говорит мне: «Стас, ты очень удобный формат придумал – тряпки сложил в рюкзак и повез персоналку куда угодно». Еще было приятно, что ко мне подошел Олег Тистол и сказал: «Ты сделал то, что мы всегда хотели, но стеснялись».
Фото Кирилла Гайдая-Роскошного
Какие у тебя с Москвой отношения – ты, насколько я помню, уже несколько лет работаешь эксклюзивно с галереей «Риджина»? Как там обстоят дела?
С Володей Овчаренко мы познакомились на открытии выставки “GENERATIONS. UA/USA.” – в PinchukArtCentre, с тех пор я сотрудничаю с галереей «Риджина» в Москве. Там у меня прошли уже две персональные выставки, а также я учувствовал в коллективных – Третья Моссковская биеннале, «Арт Москва». Благодаря Володе работы ездят по многим арт–ярмаркам мира.
Моя работа есть в коллекции у Сидни Шерман. В Турине коллекционер повесил мою «тряпку» возле картины Баскиа.
Что касается вопроса непосредственно цен и т. д. – это не тема для художника. Да и, как сказал Володя в одном из интервью: «Волязловский – замечательный художник. Какраз пример человека, из которого искусство просто рвется. Стас искренен, у него нет расчета: вот сделаю что-то, чтобы быстренько продать. Он интересен не только в Украине и России. За таким искусством будущее». Я не хвастаюсь. Хотя, не скрою – это приятно.
Фото Кирилла Гайдая-Роскошного
Расскажи о своей нежной дружбе с Сергеем Братковым. Мне кажется, он тебя обожает.
Пусть это будет банально звучать, но он очень хороший человек. Мы дружим с ним уже довольно давно, он дает мне советы, как касающиеся как творчества, так и жизненные. Я с ним общаюсь почти каждый день, ну каждую неделю точно.
Фото Анны Бекерской
Брат, как его называют.
Брат…Братьев у меня нет в родственном плане, хотелось бы чтоб он мне братом был. Такой старший брат. Хотя мне постоянно кажется, что он младше меня. Я смотрю на его заряд, энергию, отношение к жизни, как легко он преодолевает трудности. Ведь многие художники становятся одинаковыми, повторяются, при этом они могут быть отличными, держать достигнутый уровень, но он, в конце-концов, надоедает и самим художникам, и зрителю. Не прет. Тема исчерпывается, начинается слепое продуцирование самого себя.
А вот у Сережи этого нет, он не выпускает фотоаппарат из рук. Он очень живой и в жизни, и в творчестве – не останавливается на чем-то достигнутом, постоянно ищет, ищет, ищет…
Также с ним всегда можно получить пи***лей. Когда мы были в июле на резиденции в Иршанске от «Бирючего», Сережа сделал проект «Павильон Северной Кореи». Это была такая площадка возле профилактория, где мы все жили, с беседками, качельками – такая зона отдыха. Находилась она среди березок, елочек; смотрелось как кусок России, которая, очевидно, прямо у нас на глазах, превращается в подобие Северной Кореи. В беседки он поместил фото Ким Чин Ына, парадов, вперемешку с собаками в колготках, червяками и прочей ерундой. Всерьез это, естественно, воспринимать нельзя, но нашелся человек, который искал Браткова, что бы дать ему пи***ды. Оказалось, что жил он в номере прямо над нами. Как-то мы слышим разговор: «Б**дь, и где этот художник?? Я ж ему еще пи***ды не дал». Позже, когда Браткова какраз рядом не было, я познакомился с этим человеком – он пришел из АТО и, судя по всему, увидев красную звезду, решил, что это Советский Союз.
Фото Анны Бекерской
Да, сейчас, все очень болезненно относятся к этой символике.
Я вот с ним реально поговорил: «Смотрите, там вот хер висит рядом со знаменем, поймите, это нельзя воспринимать серьезно». И добавляю: «Вот видите, вас зацепило искусство!». Ему эта фраза особенно понравилась – ведь это значит, что он его понимает!
Фото Анны Бекерской
Давай сфокусируемся на последних проектах. Расскажи о своей работе в Иршанске.
В Иршанске я рисовал тряпочку. Она посвящена ИГОК – Иршанскому Горнообогатительному Комбинату. Ко дню металлурга спешил, успел. Текст с Братом моим по творчеству сочиняли.
Мы вместе с ним в одном номере местного санатория-профилактория жили. И ночью что-то бегало и шкреблось, вроде как в номере выше. Очень страшно. Вахтерша дала ключи и сказала «отченаш» читать. Я у нее Библию взял и ключи, а Брат, понятно, фотоаппарат прихватил. Но там номер пустой был. В этом Иршанске, все из черного полированного гранита. Как на кладбище. Там этот камень добывают. У входа в наш санаторий стояла плита с могильной надписью – Санаторий-профилакторий Иршанск . Очень страшно. Едет человек оздоровиться, а его могила встречает. Заезд в один конец. Но они привыкли – там даже детские песочницы плитами огораживают.
Фото Анны Бекерской
Расскажи о премии Малевича, которую ты получил в 2010-м году – я, быть может, и не стала бы о ней расспрашивать, но ты в связи с ней недавно был в Дюссельдорфе от Польской галереи Арсенал и Польского института в Дюсельфорфе. Что ты можешь рассказать о проектах, которые ты делал благодаря премии?
В связи с ней я был не только в Дюссельдорфе. Каждые два года добавляются участники, получившие премию, формируются проекты, пополняясь новыми именами. Конкретно в Дюссельдорфе у меня был мой проект «Уют», который вы могли видеть в Национальном художественном музее. Первый раз я показал его в Польше, в городе Белосток, в галерее «Арсенал».
Тебе не кажется, что проект утратил актуальность с падением режима Януковича, когда вскрылись дома Пшонки, Межигорье и т. д. и были всеосмеяны?
Инсталляция была сделана задолго до этих событий. Я всегда подчеркивал, что она абсолютно бытовая. Все это продается по Ашанам, Эпицентрам и до сих пор покупается в огромных количествах. Когда я смотрю интервью с людьми, которые посещали Межигорье, я замечаю, что у как минимум половины глаза горят – они хотели бы жить так. Это народное: так может жить, к примеру, владелец двух-трех ларьков, только не заказывать мебель из Италии или стягивать с музеев, а брать ее в каком-нибудь ближайшем Ашане. Все предметы будут из гипса, покрытые золотом и бархатом. Главное, чтоб красиво было. Поэтому мой проект имеет не политический подтекст, а, скорее, бытовой. Это любовь народа к прекрасному.
У нас в Херсоне в частном секторе тоже любят построить феодальные дворцы с круглыми окнами, башнями, фамильными вензелями, львами и прочее. Возможно, сказки в детстве смотрели: «Золушка», «Робин Гуд» и т. п. То есть, актуальности оно отнюдь не теряет, даже после того, как это публично осмеяли.
Это тот же шансон-арт, в рамках которого ты держишься, только в интерьере.
Совершенно верно. Но самое интересное, что первый «Уют» я делал в Польше, и стены я попросил выкрасить розовым и никак не мог объяснить, какой именно цвет мне нужен. Они плохо понимали меня, пока я не показал им свои трусы, которые были точь-в-точь нужного оттенка (мне девушка, когда-то подарила – ее перло, когда я надевал их). А они еще такого цвета, что ты, когда на них смотришь, потом глаза закрываешь, а их еще видно. Как розовый солнечный зайчик. Мы поехали выбирать в магазин краску – конечно же, такой мерзкой, как мои трусы не оказалось, так что пришлось показывать их продавцам, чтобы те намешали. Вот такая история про трусы. А когда на открытии поляки смеялись, глядя на получившийся уют, я им рассказал, что все предметы были куплены именно в Белостоке. Я стоял в огромной очереди китайского магазина. И люди точно так же сгребали все это дерьмо. Этот китч существует везде.
В Дюссельдорфе был самый лучший «Уют», выставочное пространство – потолок с вензельками. Это было здание Польского института в Дюссельдорфе.
Хороший групповой проект, где ты недавно брал участие – «Мастер Арт». Расскажи о своих впечатлениях.
Выставка получилась интересная. В Украине такого, по-моему, еще не было. Я первый раз сталкиваюсь с таким форматом. «Фирма», изготовляющая современное искусство, наняла китайцев, чтобы они делали копии работ шестерых художников: Жанны Кадыровой, Виктора Покиданца, Леши Сая, Максима Мамсикова, Никиты Кравцова и мои. Там эти копии активно продавались – я вот получил 500 гривен за две.
Месяц назад в Малой галерее Мыстецкого Арсенала совместно с Открытым архивом украинского медиа искусства мы делали скрининг твоих работ. Мне очень понравились твои комментарии. Ты не думал преподавать, ведь сейчас такими модными стали «кружки современного искусства»?
Честно говоря, я привык работать с категорией маленьких детей. Лепить из глины. Это одно. Мне недавно предложили для детей Донбасса прочесть лекцию о современном искусстве. У меня ничего не получилось. Все время крутились в голове неоднократно слыханные истории о том, как дети Донбасса, привозимые сюда во время уроков, при звуке петард падают на пол и прячутся под парты, а мне нужно рассказать им, почему у Пикассо на лицах людей глаз находиться на затылке, рот там, где глаз. А вдруг они своих одноклассников такими видели после тех «петард и салютов»?
А для взрослых.. я не чувствую, что я имею право кому то что то преподавать. Нет у меня ни желания, ни словарного запаса, ни тех знаний, которые можно последовательно донести. Я не считаю себя достаточно грамотным, хотя много чего видел, читал.
О своем творчестве – да, могу поговорить. Мое искусство – оно замкнутое в себе. Это аутсайд. Оно наивное. Это информация, переваренная в рамках моей жизни в Херсоне – гипертрофированое, гротескное восприятие. Об этом я могу говорить – почему я это делаю, зачем, как я стал это делать, а кого-то критиковать или говорить, что это хорошо, а это плохо – не по мне.
А интервью любишь давать?
Первое свое интервью в жизни я дал в ПТУ №4, где я работал мастером производственного обучения в 2003-м году. У меня были небольшие скульптурки животных. Журналистка меня спросила: «Чим це все навіяно і як ви це зробили?», а я отвечаю «Ну як, ну як, сів та зробив». В ответ тишина – потом дальше к кому то идут…
Дело в том, что я рисую и зачастую не знаю, о чем работа, пока не закончу. Это поток сознания. Иногда появляется история, зачастую – мною выдуманная, о моей жизни. Утрированная, идиотскя, но когда над собой смеешься оно как-то не страшно жить дальше.
В каком-то твоем интервью я прочла, что таким образом ты разгружаешь себя от какой–то лишней информации.
Да, это своего рода арт-терапия. Мне никогда не хотелось жить со своими работами, особенно – с шансон-артом. Дома у меня их нет, они меня грузят. То есть, я видел людей, которые покупали мои работы и даже вешали их на стену. Я спрашивал: «КАК?». Им, видимо, не хватает чернухи в жизни: все так хорошо, что надо немножко плохо. Это сродни кучи в углу.
Фото Кирилла Гайдая-Роскошного
