Московский художник, участник группы “Инспекция “Медицинская герменевтика” Сергей Ануфриев рассказывает о свойствах человеческой памяти, в частности о разработанных московскими концептуалистами понятиях “Парамен” и “Импринт”, а также делится воспоминаниями о своих первых ярких детских впечатлениях (которые, как известно, влияют на всю последующую жизнь)
В прошлом веке самодовольная Логоцентрическая схоластика (в лице постмодернизма) договорилась до того, что стала отрицать реальность, утверждая, что все есть текст, и потому всякое суждение об Истине не есть Истина. По справедливому замечанию Б.Гройса, в этом утверждении содержится парадокс, отрицающий само утверждение.
Ибо если Истины нет, то и данное утверждение является ложью, а следовательно, Истина существует. И это в самом деле верно, а не только логично. Так постмодерн, сам того не желая, пришел к утверждению Истины через ее отрицание. Видимо, такова природа реального – как к нему не подойти, оно все обернет в свою пользу. И примет обратно своих блудных сынов, погрязших в Логических парадоксах и лишившихся чувства реального.
Впрочем, сами французские философы, утверждая примат Логоса, вовсе не были чужды всем радостям жизни и также как и все люди, подвержены были всем ее горестям и превратностям Судьбы.
Аркадий Насонов. Коллажи 1999-2000 г.
Так что спишем их красивые словеса на дендизм и назовем это литературой. И попробуем разобраться, наконец, каково же положение вещей на самом деле.
В свое время в тексте “Парамен” (“Парамен. Будущее памяти”, 1994) мы с Пашей Пепперштейном определили контуры того эпистемо-конструкта, который может установить истинный характер нашего взаимодействия с окружающим миром. Используя теорию Импринта и Парамена, мы видим, что человеческая память содержит впечатления о действительности, записанные органами восприятия в виде совокупности ощущений и мыслей, неразрывной в своей целостности и составляющей единый энерго-комплекс, называемый Парамен. Особенность его в том, что его невозможно передать, поскольку описание не может вызвать в чужом восприятии подобного комплекса ощущений.
Парамен – компонент действительности, недоступный трансляции, переводу и другим операциям, производимым с Логосом. Подлинность невозможно конвертировать. И только поэтому она подлинна. Реальность потому и является таковой, что ее нельзя подарить, присвоить или украсть. У каждого есть своя неотъемлемая реальность, нарастающая по мере течения жизни. В конце жизни вся наша личная реальность сдается в Небесный Архив, и потому в следующей жизни мы ничего не помним о прошлой. Для получения доступа в Небесный Архив нужно овладеть определенными практиками.
Одной из них является практика “пересмотра, вспоминание всей своей жизни”. Совершивший полный пересмотр может приступить и к пересмотру своих прошлых жизней. Основным ключом в пересмотре выступает вспоминание импринта, самого раннего впечатления, определяющего и влияющего на всю нашу последующую жизнь. Подобно цыплятам, бегающим за уткой в воду, многие из нас также бегут за своими “утками”, не подозревая, что их мама-курица. Но большинство, разумеется, бежит за курицей.
Аркадий Насонов. Коллажи 1999-2000 г.
О своих импринтах могу сказать, что самым первым и ярким из них было крещение.
Детство мое проходило в Одессе 60-ых. Прабабушка моя с прадедушкой (бывшим регентом церковного хора и скрипачом) жили под Одессой, на Днестре, в деревне Троицкое, простой заповедной православной жизнью, в лучших авраамических традициях. Церковь сельскую закрыли, но рядом, в селе Яськи, церковь еще работала, и служил в ней отец Петр – похожий на цыгана, высокий, костистый, чернокудрый, суровый лицом, но со страстными черными очами.
Его длинная, прямая фигура в черной рясе, смоляные кудри, усы и борода и жгучий взгляд – не могли не запечатлеться в памяти .
Летним днем 69 года (мне еще не было 5-ти лет), большая компания, состоящая из моей семьи и наших друзей, отправилась на автобусе в Троицкое. Крестным моим был Виктор Маринюк, один из классиков совр. украинской живописи.
Крестной была Ася Межберг, жена художника Люсьена Межберга, скрипачка, ученица Ойстраха, впоследствии возглавившая Нью-Йоркский симфонический оркестр, а потом создавшая свой собственный оркестр. Крещение, во избежание огласки, что могло повредить моим родителям на службе, совершалось не в храме, а в доме батюшки, где одна комната была оборудована под крестильню. Стены были увешаны иконами, на дощатом полу стояла купель и цинковые ведра с горячей и холодной водой. Зная из сказок о живой и мертвой воде, я был полностью уверен, что в ведрах находится именно живая и мертвая вода, причем горячая, с паром, казалось живой, а холодная колодезная – мертвой.
Из этих ведер поочередно лили воду в купель, и эти процедуры запомнились даже сильнее, ярче, чем погружение под воду. Наверно, это связано с тем, что мы жили без удобств, кочуя из одной чудовищной коммуналки в другую, где не только ванной, но и туалета порой не было, и нужно было идти во двор по нужде. Раз в неделю мы ходили с бабушкой в баню, в остальное время иногда мылись у друзей, имеющих ванну в своем жилье. Горячая вода у нас не водилась, ее приходилось греть. Звук цинковых ведер, лоханей и тазов, холодная и горячая вода – все это, хорошо знакомое из быта, вдруг, в этой новой, незнакомой ситуации, окрашенный в сакральные тона и пропитанной воском, ладаном и елеем, освещенной лампадами и свечами, предстало совсем иным, наделенным особым, тайным значением и скрытым смыслом. Смысл кристаллизовался в этом неожиданном совмещении и совпадении сакрального и профанного, нового и привычного, экзотического и будничного. То, что происходит раз в жизни, соединилось с элементом повседневной рутины, вырвав его из контекста и тем самым придав ему силу, позволившую запечатлеться в моей памяти навсегда.
Аркадий Насонов. Коллажи 1999-2000 г.
И эта внетелесная трансформация сделала эти цинковые ведра с живой и мертвой водой центральной, стержневой основой Парамена крещения, отодвинув на второй план остальные части магического ритуала, в том числе и последующее причастие. Тогда я еще не понимал таинство претворения плоти и крови. Но таинство претворения жизни и смерти прочно вошло в меня с горячей и холодной водой купели.
Возможно, поэтому впоследствии я стал хорошим пловцом и психонавтом, а также отцом, чьи дети рождались в воде.
